Дневник путешествия Ибрахим-бека

Подобных историй и рассказов мулла хранил в памяти множество. Он рассказывал их на всяких сборищах и совершенно пленял присутствующих. Вот так он и коротал время, бродя из дома в дом, и поэтому мог не заботиться о средствах на пропитание. И хотя нередко случалось, что на его голову сыпались там тысячи всяких насмешек и унижений, он все сносил, никогда не выказывал обиды и жил, потешая компании.

Но надо сказать несколько слов и о наружности этого почтенного человека. Прежде всего он был лыс, глазки у него были маленькие и бесцветные, и он не видел ими дальше, чем на десять заров, изо рта торчали большие, некрасивые зубы. Рост у него был низкий, а живот толстый. Ко всему в придачу он еще слегка заикался.

Скажу кое-что и о его моральных свойствах. Это был человек неверующий, без твердых правил, неблагородный, вечно под хмельком.

Обычно от такого рода людей, прихлебателей у чужого стола, трудно ожидать благородных моральных качеств.

И вот теперь человек, качества которого, казалось бы, так хорошо знали, стал в Иране хаджи-ханом и посредником в важных делах!

Весь этот день я был ничем не занят и поэтому с особым нетерпением ждал, когда придет, наконец, время поговорить с этим человеком и узнать, как он удостоился титула «хан» и за какие такие заслуги перед государством и народом стал кавалером почетного ордена Льва и Солнца.

Всю ночь я провел без сна, одолеваемый такими мыслями, а наутро сказал Юсефу Аму:

— Сегодня мы пойдем на поклонение к гробнице Шах-Абдул-Азим,[103] а вечер проведем в гостях.

— Где?

— У одного хана, с которым ты тоже знаком. Но имени его я тебе сейчас не скажу, сам увидишь и узнаешь.

Сколько он меня ни просил, я больше ничего не сказал.

Мы добрались пешком до железнодорожной станции. Протяженность этого железнодорожного пути — не более семи миль; это и есть единственная железная дорога Ирана; построила ее одна бельгийская компания. Хотя она отнюдь не благоустроена, но и на том спасибо; это ведь в тысячу раз лучше, чем тащиться на осле.

За час мы достигли места назначения и пошли на поклонение святой гробнице. После намаза мы занялись осмотром мечети.

Не говоря уже об особенной торжественности и святости, здание это было красиво и величественно. По строгим формам своей конструкции, тонкости зеркальной отделки — это несомненно лучшая мечеть в Иране, и осмотр ее порадовал мое сердце.

Мы некоторое время постояли там, погрузившись в молитвы и читая нараспев святой Коран.

Во время обеда мы зашли в лавочку и закупили меда и сливок. К вечеру снова поездом вернулись в город и побродили немного, осматривая (базары и караван-сараи.

Базары и улицы были неплохие, караван-сараи хорошо выстроены и благоустроены. Но меня поразило, что я нигде не увидел ни признака каких-либо компаний, солидных торговых обществ, банков или контор, без которых трудно представить нормальную торговую жизнь такого большого города. Можно сказать, что город в отношении торговли погружен в глубокий траур.

Я заметил, правда, несколько лавок менял; возможно, среди них были и богатые. Но бросалось в глаза изобилие медных денег, которые мешками и кучами наполняли торговый мир, а золото, словно по мановению волшебного жезла, исчезло бесследно... Или его совсем не стало, или оно попрятано по сундукам и зарыто в землю.

Нигде не замечалось также, чтобы благосклонные взгляды нации были бы направлены на исправление дел родины. Всякий здесь — старый и малый, бедный и богатый, образованный и невежда, в одиночку погоняя своего осла, думает только о себе, и ни у кого нет печали о другом. Нет ни одного, кто бы помышлял о благе родины и заботился о нуждах народа. Можно подумать, что Иран для них не родина и они друг другу не соотечественники.

Но вот вид военных на улицах и базарах Тегерана меня порадовал. До сих пор я вообще не видел в Иране людей в военной форме. А здесь и конные, и пешие, и артиллеристы, и даже связисты — все были одеты в военную форму. Особенно выделялись казаки и казачьи офицеры, форма которых точь в точь повторяла обмундирование русских казаков.[104] Однако говорят, что их всего-навсего один полк.

— Ну, теперь пойдем туда.

Мы отправились. Подойдя к двери хаджи-хана, постучали. Из-за двери раздался его голос:

— Пожалуйста!

Я вошел и поздоровался два раза.

— Отчего вы здороваетесь два раза? — спросил хаджи-хан.

— Один привет за вчера, когда я забыл поздороваться, увидев вас так внезапно и растерявшись.

Он засмеялся. Мы прошли дальше. Но Юсиф Аму был в состоянии, подобном моему вчерашнему, — он застыл в полном изумлении. Наконец он спросил у меня шепотом:

— Этот господин не мулла ли Мухаммад Али, что был у нас гостем в Каире в таком-то году?

— Да! Осел все тот же, да седло его сменилось, — ответил я. Мулла тоже услышал эти слова и долго смеялся над ними. Затем он стал расспрашивать Юсифа Аму и сказал:

— Ну и ну, а вот вы, Юсиф-ага, нисколько не изменились. Ха-ха-ха! Все тот же Юсиф Аму, что и был.

Мы уселись. Подали чай, и хаджи-хан начал беседу:

— Теперь расскажите, откуда вы прибыли, куда едете? Какими судьбами вы здесь, в Тегеране?