Дневник Распутина

«Прежде у меня была хатенка, – возбужденно рассказывал Григорий приехавшему к нему в гости Илиодору, бывшему в ту пору его ближайшим другом, – а теперь какой дом-то, домина настоящий… Вот этот ковер стоит 600 рублей, его мне прислала жена вел. кн. Н.[26] за то, что я благословил их на брак… А видишь на мне крест золотой? Вот, смотри, написано ”Н”. Это мне царь дал, чтобы отличить… Вот этот портрет сами цари заказывали для меня; вот эти иконы, пасхальные яйца, писанки, фонарики – царица мне в разное время давала… Эту сорочку шила мне государыня. И еще у меня есть сорочки, шитые ею»[27].

Духовная власть над царской четой являлась особо сокровенным предметом гордости Распутина. Когда в присутствии Илиодора фрейлина царицы Анна Вырубова упала перед Распутиным на колени, тот с удовлетворением пояснил: «Это – Аннушка так. А цари-то, цари-то…», «Папа-то (Николай II. -Д. К., И. Л.) с трудом меня слушается, волнуется, ему стыдно, а мама (Александра Федоровна. – Д. К., И. Л.) говорит, что “без тебя, Григорий, я ни одного дела не решу; обо всем тебя буду спрашивать… Если все люди на земле восстанут на тебя, то я не оставлю тебя, и никого не послушаюсь”. А царь, тоже поднявши руки, закричал: “Григорий! Ты Христос!”»[28].

Не упускал Распутин случая прихвастнуть и своим влиянием на «большие дела». Показывая все тому же Илиодору присланный от царицы проект какого-то манифеста, он заметил: «Это мама прислала мне проверить, хорошо ли написан, или нет; прислали одобрить, и я одобрил; тогда они его обнародовали»[29]; «Меня царским лампадником зовут. Лампадник маленькая шишка, а какие большие дела делает!»[30]; «Мне ничего не стоит любого министра сместить! Кого захочу, того и поставлю!»[31]; «Захочу, так пестрого кобеля губернатором сделаю. Вот какой Григорий Ефимович»[32]; «Все могу!»[33]

Оборотной стороной патологического себялюбия оказывалась острейшая нетерпимость Распутина к «недостаточно внимательному» отношению окружающих к его особе. «Он всегда требует к себе исключительного внимания и очень мнителен», – вспоминала о Распутине одна из его близких знакомых[34]. Из-за того, что «московские барыньки не любят его», Распутин однажды начал что есть силы бить посуду и при этом «был страшен»: «Лоб бороздили крестообразные морщины. Глаза пылали. Было что-то дикое в лице. Казалось, всякую минуту может наступить взрыв и разразиться необузданный гнев, все сметая на своем пути». Но лишь только «барыньки» окружили его, Распутин «тут же при всех стал переодеваться. Дамы помогали ему, подавали сапоги… Он весело напевал и прищелкивал пальцами»[35]. Во время проповеди епископа Гермогена, заметив, что все взоры окружающих сосредоточились на колоритной фигуре проповедника, Распутин забрался на какой-то приступок, «как-то неестественно вытянулся, положил свои грязные руки на головы впереди стоящих женщин, голову свою высоко задрал, так что борода стала почти перпендикулярно к лицу в его естественном положении, а мутными глазами он водил во все стороны и, казалось, своим взглядом он выговаривал: “Что вы слушаете Гермогена, епископа; вот посмотрите на грязного мужичка; он ваш благодетель; он возвратил вам батюшку (незадолго до этого Распутин успешно ходатайствовал перед царем за опального Илиодора. – Д. К., И. Л.); он может миловать и карать ваших духовных отцов”…»[36]

Эгоцентризм «старца», разумеется, не исчерпывался чисто ситуативным лицедейством и куражом. Как человек с цельным мировоззрением и духовно сильный, Распутин нуждался в идеологически убедительном осмыслении самого себя и своего жизненного пути, в конструировании некой стройной «метафизики» своего эгоцентризма.

Попытки создания серьезных духовных наставлений, имеющих форму автобиографического повествования, предпринимались Распутиным в предшествовавшие годы неоднократно. Тем логичнее предположить, что рано или поздно у него должна была сформироваться потребность в создании полновесных мемуаров, помимо всего прочего могущих служить в дальнейшем своего рода исходным сырьем для написания канонического жития. В том, что поклонники Григория Распутина, убежденные в его святости, не могли не задумываться всерьез о последующей канонизации своего кумира, сомневаться вряд ли стоит. В этом плане мысль Распутина о создании своего подробного жизнеописания, раскрывающего суть его духовной избранности и исторического величия, вероятно, могла дополнительно подпитываться встречным стремлением его ближайших адептов получить непосредственно из уст «старца» его автобиографическое «откровение».

Наконец, важнейшим фактором, который не мог не побуждать Распутина к «собиранию биографических камней», являлась ситуация начавшейся войны. По образному выражению Матрены Распутиной, в эти годы ее отец вступил в полосу «темной ночи души»[37].