Дневник Распутина

В момент, когда разразился сараевский кризис, ставший поводом к началу Первой мировой войны, Григорий Распутин, как известно, находился в больнице после покушения на него Хионии Гусевой. Ясно понимавший, что война чревата для России революцией и непосредственно угрожает царской семье, а значит, и ему лично, «старец» буквально забросал Николая II телеграммами, умоляющими не отдавать приказ о мобилизации, означавший неминуемое начало войны. «Отвращение моего отца к войне было результатом нескольких причин: во-первых, страх войны и ее жестокости, жалость к ее неисчислимым жертвам и сомнения относительно результата такой бессмысленной резни… Во-вторых, его ненависть к войне исходила из дара ясновидения… Он предвидел внутренний переворот, который будет неизбежным результатом ряда перемен, влекущих за собой коллапс..»[38]

Пацифистская активность Григория вызвала неудовольствие императора, повлекшее за собой его серьезное охлаждение к «старцу»: «Николай упивался народной любовью, не понимая, что не его личная популярность, а военная лихорадка покончила с внутриполитическими неурядицами. Он был совершенно убежден в правильности своей позиции»; «Николай был опьянен даже не столько победами на фронте, сколько самим собой в образе воителя, исполненного силы»; «Насколько я помню, то был единственный период, когда царь по-настоящему холодно относился к отцу»[39].

Для Распутина размолвка с царем стала настоящей катастрофой, многократно усилившей стресс, пережитый в результате покушения: «Папа был уже не тот, что прежде… Его выздоровление от раны затянулось – я уверена, что виной тут был удар, нанесенный Царем. Иногда чувствовалось, что Отец не хочет выздоравливать. Я также уверена, что рана от слов Царя оказалась глубже, чем от ножа». Григорий мерил комнату шагами, мучился, ожидая, что царь вот-вот сменит гнев на милость[40].

Впрочем, отчуждение Николая II от Распутина не было роковым – они продолжали регулярно встречаться, а спустя полгода, когда общественная эйфория начального периода войны сменилась первыми признаками нарастающего оппозиционного раздражения, влияние Распутина на царскую семью в целом не только восстановилось в прежнем объеме, но начало неудержимо расти.

Однако было и другое, куда более фатальное и тяжелое психологическое испытание, которое обрушилось на Григория Распутина в эти годы, – явственное ощущение сжимающегося кольца всеобщей ненависти и все более ясное предощущение неминуемости собственной гибели. Это чувство, входившее в плотный резонанс с «предчувствием гражданской войны», действовало на Распутина разрушающе: «К несчастью, нескончаемые ненависть и противостояние врагов, окружавшие моего отца, в конце концов, оставили след в его характере. Он стал нервным, раздражительным, его стала мучить бессонница, и для того, чтобы забыться, и расслабиться хотя бы на несколько минут, он начал пить»[41]; «Мой отец чувствовал этот агрессивный настрой, ненависть, которая не остановится ни перед чем, чтобы его уничтожить..»[42]Распутину прямо угрожали, его неоднократно пытались убить. «Я еще раз… вытолкал смерть… Но она придет снова… Как голодная девка пристает…», – сокрушался Григорий после провала очередного покушения на его жизнь[43].

Сознание собственной ненавистности для большинства окружающих и – в силу этого – обреченности, особенно нестерпимое для человека, всегда стремившегося к всеобщему поклонению и восхищению, толкало Григория не только в омут пьяного забытья и разгула, но и к тому, чтобы как можно полнее и откровеннее выговориться, утвердить себя словом – вопреки роковому стечению обстоятельств. Из медицинской психологии известно, что последней защитой человека против стресса, причины которого неустранимы, служит «откровенный разговор» – зачастую неважно с кем, лишь бы быть услышанным.