Я сильно беспокоилась. Прошло уже около получаса, но я все еще была на вокзале совсем одна. Поначалу я куталась в плед, но теперь я уже не ощущала холода. Я не ощущала ничего – только гнетущую тревогу. Я ходила из стороны в сторону по перрону, ежесекундно пытаясь разглядеть их силуэты вдали, но, как назло, метель лишь усиливалась. В конце концов я спрыгнула вниз и пошла по рельсам вслед за Вигманом Адальбертом. Я ушла еще совсем недалеко, как, к своему счастью, увидела молочно-голубое свечение.
– Аск! – крикнула я что было сил и побежала навстречу.
Сияние становилось все ярче, так быстро, что я уже не могла не жмуриться.
– Сольвейг, – услышала я.
– Вигман? Это ты? – с радостью воскликнула я. – Я так счастлива, что ты вернулся!
Голубое свечение рассеялось, и я увидела его – киборга, внутри которого билось сердце моего принца.
– Я не один, – сказал Вигман и развернулся вполоборота.
На его спине был Аск. Он был без сознания.
– Скорее, нужно вернуться на корабль, – торопливо сказала я.
На корабле мы уложили Аска на кровать в его каюте и укрыли всем, что смогли найти. Его волосы были мокрыми от растаявшего снега, а губы приобрели синий оттенок. Он спал, но очень беспокойно. Капли от растворившихся снежинок стекали по его лбу. Я коснулась его и обнаружила, что у Аска жар.
– Нужно найти лекарства, – сказала я Вигману, направляясь в багажный отсек.
Было темно: я так спешила, что даже не включила свет. В приоткрытую дверь проникали блеклые лучи от ламп. Я перебирала коробки, но никак не могла найти нужную. Вдруг стало светло, и я подумала, что Вигман зажег свет, но оказалось, он был позади меня, а свечение исходило из его ладони.
– Ого! – с улыбкой воскликнула я. – Твое новое тело обладает удивительными возможностями!
– С этим не поспоришь, – ответил Вигман Адальберт.
Я слышала улыбку в его словах. Когда я не смотрела на него, мне казалось, что он такой же, каким я видела его на планете Фео в последний раз. Но стоило мне взглянуть на него, как странное чувство чуждости и недоверия закрадывалось в мою душу. Неужели так будет всегда?
Наконец-то я пришел в себя. Я пролежал, казалось, целую вечность. Меня бросало то в жар, то в холод. При этом мне сильно хотелось есть, но еда вовсе не придавала мне сил. Напротив, не хотелось вставать и даже открывать глаза. Я лежал в темной душной каюте и представлял, будто это целый мир и в нем я, все такой же одинокий и обессилевший. И нет никакого повода что-то менять. Нет никакого смысла с этим бороться. Я пытался раствориться всем своим сознанием в этом пространстве, но все равно не обретал успокоения для своего терзаемого сердца. А если сердце что-то терзает, значит, все-таки придется с ним считаться, искать причину, даже если кажется, что на это совсем нет сил.
Я решил отдаться воспоминаниям. Мне представлялось это наиболее безболезненным способом, ведь все уже случилось. Ни на что невозможно повлиять. Остается лишь наблюдать уже со стороны.
Многим это кажется шагом назад, однако зачастую в прошлом можно обнаружить невидимые для нас в настоящем предпосылки к значительному в будущем.
«Интересно, – думал я, – Вигман Адальберт рассказал Сольвейг о том, что мы увидели?..»
Я вышел из своей каюты и обнаружил его в одиночестве сидящим на диване.
– Я обязан тебе жизнью, – сказал я, протягивая ему руку.
Одиночество
Одиночества избегает тот, кто боится самого себя. Кто познал себя и принял со всеми недостатками и достоинствами, страхами и предубеждениями, тому не страшно остаться наедине с собой и со своими мыслями, порой неуправляемыми, бессознательными, которые достигают самых потаенных уголков души. Они, как вода, проникают сквозь, казалось бы, нерушимые стены, воздвигнутые нашим разумом, здравым смыслом и прочими инструментами выживания и приспособления мира под себя.
Досадно осознавать, что мы порой для самих себя остаемся закрытой книгой. Мы забываем, зачастую даже намеренно, то, что делает нас нами, что придает смысла и сил нашему существованию. Забываем о поиске и осознании своего предназначения. Особенно жаль, когда свое предназначение ты уже нашел, но отказался от него. Не преступно ли это? По крайней мере, по отношению к самому себе…
Отчего так происходит? Ведь сложно поверить в то, что человек может добровольно отказаться от того, что приносит ему радость. Как поверить в то, что человек может предать свои мечты? Оттого лишь, что кто-то хочет видеть тебя не таким, какой ты есть. Более удобным, комфортным в восприятии сквозь призму собственного «я». И мы идем на это… Ради него, или ради себя, или ради кого-то еще… А может быть, истинная причина в том, что порой мы сами не уверены в том, кто мы? Боимся себя или обращаем все внимание на что-то другое, вписываем себя в определенный контекст?