Дневник русского солдата, бывшего десять месяцев в плену у чеченцев

На другой день, исполняя очередную недельную, Аккирей ушел пасти овец. Без него я кончил, в два дня еще другой пай; в другие два, как шел дождь, от скуки я ходил за грушей и приносил меры по три, думая, что приведется жить у них — груша пригодится. Высушив, они мелют ее в жерновах, и разведя в воде, заедают жирное. Потом день сгребал сено, скошенное с Аккиреем. В горах, где солнце освещает мало и закатывается рано, трава как не скоро поспевает, так не скоро и сохнет. День еще косил, и хозяйка, скупая женщина, видя молчаливость, не приносила мне завтракать; когда я пришел обедать, она угостила меня одним огурцом, с небольшим куском хлеба, и после говорила другим, когда те хвалили мою ревность к работе: «Он неприхотлив!» Желая угодить мужу, или слишком заботясь о хозяйстве, чтобы ловить удобные дни, она выслала меня на работу даже в недельный день, пятницу (перескан), когда они сами ничего не делают. Но лишь только я вышел и начал было косить, услышал крик: «Сударь! ступай домой: сегодня работать грех! Стыдно Ине, что она послала тебя. Не бойся, иди — знай: Аккирей не скажет ничего. Это была родная сестра Хазыры. Я послушался и оставил работу. Ина, когда я пришел, сконфузилась.

По вечерам беседовал со мной солдат. Не мог он нахвалиться своим аулом, говоря, что лучше его нет, что Дарги (Все слова чеченские, приводимые здесь мной, произношу как произносят их туземцы: Дарги, а не Дарго, мюрад, а не мюрид, и прочая.), хотя и резиденция, нисколько не лучше. В самом деле, сколько мог заметить я сам, весь аул Гюни составлял какую-то родственную общину. Всюду какая-то тишина и согласие. Солдат сказывал, будто бы все жители между собой родные; а во всем ауле домов до ста.

Прожив в Гюнях девять дней, я только работал Аккирею, и видя, что шапка мне не шилась, не хотел больше жить здесь. К тому же редко видел Хазыру. Вечером как-то раз сидели мы только вдвоем: сидя у огня, украдкой поглядывал я на нее: она сучила шелк. Молчали мы долго, но первая заговорила она: «Что, Сударь, нравится ли тебе наш аул? лучше Гильдагана или нет?» Я похвалил и опять настала тишина. В девятый день вечером приехал к нам сын Високая и с ним пришла сестра Аккирея. Она гостила у своей сестры, жены Високая. Я спрашивал, не продан ли я, что живу и работаю только одному, и узнав, что нет, говорил: «Хлеб есть у меня и дома. Но я готов остаться с тем, чтоб была какая-нибудь польза моему хозяину, как человеку бедному». Но приезжий старался уговорить меня остаться, представляя, что жить мне все равно, где бы то ни было, а пища тут лучше. Переводчиком, многих объяснений с моей стороны был солдат. Утром, приезжий, садясь уже на лошадь, неожиданно сказал мне: «Ну, пойдем». Надобно было быть твердым в словах. Извиняя их коварству, я не спросил и шапки, не взял на дорогу ни куска, не закусив ничего, поднял косу на плечо и пошел вслед за верховым. Нехотя я должен был поспевать за ним и не сказал во всю дорогу с ним ни слова.

V.

Недуг. — Второй поход в Гюни. — Продажа. — Разладица. — Болезнь. — Непритворная добродетель Абазата. — Покушение Абазата к побегу. — Переезд в хутор. — Вдова Тамат. — Родины. — Разлука. — Неудача.

Я пришел домой к вечеру. Все мои хозяева встретили меня с радостью: Ака заметил мою худобу, Абазат краснел и благодарил за мою гордость. Високай был обвинен.

На другой день посетила меня лихорадка (хорши, у линейных казаков корча или корчея). Цацу, по приказанию Абазата, сварила ежевичного листу; меня посадили над паром, покрыв на поставленные возле три жердочки одеялом и заставляли мешать траву в котле. Потом положили меня на постель, укутав как можно больше; так, я потел всю ночь.

Хотя пот — лучшее лекарство в такой болезни, однако мне вовсе не помогло это средство; через день я свалился по прежнему. Абазат, относя болезнь мою к тоске, советовался с женой женить меня; подняв одеяло, я смеялся и стал расспрашивать Цацу о Хазыре. Видя мою привязанность, хозяин предложил, не хочу ли я быть проданным Аккирею, и через три дня обрадовал: «Выздоравливай, завтра пойдем в Гюни!» Я дал слово — и выздоровел: лекарем был ободренный дух.

О, влюбчивость! ты зараза молодым людям! Ты же иногда своей горячей рукой согреваешь остывшее сердце страдальца!