Дневник самоходчика. Боевой путь механика-водителя ИСУ-152. 1942-1945

Копаемся мы с Жорой в моторе, а бой грохочет уж где-то за Таращей, но машина не желает двинуться с места. Регулировка подачи топлива оказалась пустым занятием: просто-напросто полетел НК-1. Новый насос обещали привезти из РТО только к вечеру. Ожидая ремлетучку, мы сняли неисправный, и делать пока нечего. Втроем — командир, Ефим Егорович и я — сходили к кирпичным казармам, что стоят справа от шоссе, на какой-то заброшенной железнодорожной ветке, узнать насчет ночлега. Невысокие одноэтажные здания показались нам незаселенными. В правом мы никого не нашли. В пустых нетопленых комнатах даже жилым духом не пахло и вдоль стен стояли голые деревянные топчаны для сна. Из левого дома навстречу нам вышли четыре изможденные женщины в рабочей одежде, изношенной до предела, потерявшей всякий вид и цвет. На землистых лицах их со впалыми щеками и почерневшими от долгого недоедания губами глаза казались огромными, и в глубине зрачков еще продолжал таиться ужас и страдание. Причитая в четыре голоса, женщины по очереди обняли нас и, перебивая друг друга, волнуясь страшно, рассказали, как перед приходом русских (они так и сказали: «русских»), особенно в последние три дня, фашисты непрерывно гнали мимо казарм грузовики, набитые до отказа цивильными, то есть штатскими, людьми, среди которых было много детей, даже совсем маленьких. Сперва их возили по ночам, а под конец и в открытую, среди бела дня, по направлению к Жидивьскому яру, и оттуда доносилась день и ночь стрельба...

В 17.00, после установки другого НК, машина наша ожила и пошла в Таращу. Мы сделали небольшой крюк и подъехали к тому яру... Все в груди у меня холодеет от лютой ненависти к фашистским убийцам и палачам, нет, хуже... Не знаю, как [245] это можно и назвать. Перед глазами нашими — широкое дно балки, все устланное трупами расстрелянных или заколотых штыками советских людей. Все присыпано, прикрыто, точно саваном, белым снегом. Из-под снега торчит то рука, то нога. Ноги большей частью босые. Верхней одежды на многих убитых тоже нет. Душегубы и кровопийцы остались верны своей мародерской натуре, известной в мире под маркой немецкой хозяйственности и аккуратности. Там и здесь угадываются под белым покровом маленькие детские тельца. И особенно врезалась в память крохотная детская ручонка (я увидел ее ближе всего), застывшая навеки в трогательно беспомощном движении. Она как немой страшный упрек: а где же ты в это время был?

А мне... еще в ремонте стоять. Наверное.

Поставив машину во дворе хаты, с ожесточением взялся за вентилятор, который стучит со времени приема машины в Пушкине. Провозился до глубокой ночи, но спал плохо: виденное днем в балке мучало, да еще и кашель привязался, такой сухой, что дерет дыхательное горло, словно наждаком. 10 февраля

Весь день ремонтировались, но дело явно идет к «загару». Мотор — в съемке. Так решил зампотех полка и тут же щедро выделил в помощь нашему экипажу свой последний резерв — одного ремонтника-моториста и полиспаст.

Быстро сняв броню, мы установили над моторным отделением огромную треногу из тяжелых бревен, вроде копра, подвесили полиспаст и приступили к делу. 12 февраля — 11 марта

Проработали почти без отдыха более двух суток: сами сменили двигатель! Вдовин опять хандрил. Дома у него все в порядке. Не поймем, в чем дело. А может быть, он думал, что воевать на белом коне будет?

Вечером пришел зампотех, проверил установку двигателя, попросил завести, послушал и объявил благодарность всему экипажу за проделанную работу. Приятно, конечно, что твой труд ценят, но ребята из нашей маршевой уже воюют, а мы по милости зампотеха из подмосковного «бабьего яра» отхватываем [246] благодарности за... сидение в тылу, пусть даже он считается ближним.

Уходя, инженер-подполковник пригласил нас с Николаем к себе (мы едва успели переодеться и попали, как говорится, прямо с корабля на бал), чтобы отметить успешное окончание работы.

Хлопотливая хозяйка хаты уже понаставила на стол всякой домашней снеди. Мясо было консервированное, наверное из НЗ инженера. Он представил нам офицера, сидевшего возле теплой грубки и массировавшего ладонь левой руки. Это был помпотех батареи техник-лейтенант Геннадий Яранцев, возвратившийся из госпиталя. Он назначен старшим на нашу машину и будет сопровождать ее до места.

За столом сидели долго, часа два, а может, больше. Беседовали. В натопленной комнате от угощения глаза мои стали сами собой слипаться. Инженер-подполковник очень тепло отзывался о нашей работе, о том труде, которого, к сожалению, люди часто не видят или просто не могут видеть и поэтому не представляют, чего это стоит. В заключение он вручил моему командиру и мне отпечатанные на пишущей машинке благодарности, скрепленные подписью и печатью, и, дружески улыбаясь, пояснил: «Пусть будут при вас. Так надежнее. Личные дела когда-то вас еще найдут. Счастливого вам марша!»

Завтра — вперед!

* * *