Дневник самоходчика. Боевой путь механика-водителя ИСУ-152. 1942-1945

Мы поблагодарили его, откозыряли и вышли на солнечную улицу, радуясь такому обороту дела. Все-таки чертовски приятно воротиться к своему, как говорится, двору! Через полчаса мы уже двигались обратно с легкой душой. И дорога не казалась такой утомительной и унылой, и попутные автомашины подвозили почему-то чаще. 14 октября

Утром вернулись в полк, оформились, но обида в душе не растаяла до конца. Ладно, пусть у Щербатюка будто бы образовался излишек водителей. Но почему именно нас, и главное, [196] ничего не объяснив, решено было выпроводить? Что ни говори, а наш брат водитель — просто рядовой, только с офицерскими погонами.

Покончив с официальной частью, направляю свои стопы к той хате, где перед уходом жил вместе с Митей Клепининым, Славой Прокудиным и сержантом Мишей Трякиным. Позже к нашей компании присоединится и Владимир Скоморохов, когда последние (снова четыре) наши самоходки («береговая артиллерия») будут переданы в другую часть.

Хозяина, Тихона Ивановича Моцака, дома не оказалось: он мобилизован как искусный плотник на строительство больших переправ через Днепр где-то под Киевом.

Из газеты, оставленной ребятами на столе, вычитываю, что левый берег Днепра, пока мы прогуливались в Кременчуг, полностью очищен от фашистской мрази, что остатки немецких армий с треском вышвырнуты с Кавказа. Теперь завоеватели окопались в Крыму и за Днепром и спешно продолжают совершенствовать оборону, надеясь отсидеться за своими «валами» и «линиями» до лучших времен. Как бы не так!

* * *

У нас в Руденьковке целое событие: на главном перекрестке села установлен регулировочный пост. Девушек поселили в нашей хате. Она состоит из одной комнаты, но зато в ней добротный деревянный пол, сработанный хозяином-плотником. На земляном полу в октябре не разоспишься. На ночь мы укладываемся между столом и широкой кроватью, на которой из-за постояльцев умещается вся семья Тихона Ивановича, а девчата спят у противоположной стены. Постелью нам служит солома. Хозяйка утром ею топит печь, а вечером регулярно выдает свежую.

За эти дни подружился с Василем Поповичем, тоже механиком-водителем. Его нельзя не уважать: хороший парень! 20 октября

Нам объявили приказ о переименовании нашего Степного фронта во 2-й Украинский. Командующий фронтом по-прежнему Конев, который произведен уже в генералы армии. [197] 26 октября

Неугомонный Трякин разведал место расположения медсанбата. В доме у Моцаков очень кстати отыскался старый патефон и несколько пластинок, шипевших ужасно, но это никак не могло помешать танцам, которые по вечерам шли полным ходом. Под прикрытием темноты стайкой являются медсанбатовские девчата из соседнего села. На лавках вдоль стен с независимым видом располагаются хозяйки вечера — регулировщицы. Это бойкие и острые на язычок девчонки, не считая медлительной, тихой Нилы. С подобающей ее должности серьезностью всегда держится старшая поста, сержант. Однажды, перед началом танцев, когда гостей еще почти не было, Мишка Трякин, паясничая, завертелся посреди хаты, наскакивая на регулировщиц и неся всякую чушь. Усталая старшая, только что сменившаяся с поста, насмешливо посматривала на разошедшегося кавалера. И когда он, уверенный в своей неотразимости, приблизился к девушке, собираясь выкинуть очередное коленце, она негромко не то пропела, не то проговорила что-то вроде частушки:

Миша, сядь! Миша, сядь!

У тебя яйца висят.

Оторвутся — разобьются.

А кто будет отвечать?

Девчата захихикали, прикрывая ладошками рты, а мы откровенно загрохотали. Готовое сорваться в ответ слово замерло на широко разинутых устах короля танцев. Он монументально застыл в неловкой позе посреди хаты, медленно осваивая выдачу, а затем вылетел на улицу — покурить. «Поле боя» так и осталось за старшой.

Не умея танцевать, обычно «дежурю» у патефона: кручу заводную рукоятку, меняю пластинки и объявляю очередной танец, иногда для смеху придумывая ему новое название: «Прекрасные синьориты и уважаемые кабальеро! Вашему вниманию предлагается последнее в сезоне танго «Разбитая дружба» (у пластинки был отколот край).

А Валя Мелехова из медсанбата, донская казачка, настойчиво пробовала, правда без особого успеха, учить меня переставлять сапоги под музыку. Во время фокстрота шутя спросил у девушки, не родственница ли она того самого [198] Григория, и тут же с медвежьей галантностью отдавил ей ногу.

— Нет, — отвечала она, морщась от боли, — у нас по станицам Мелеховых много.

Так завязалась короткая, как солдатский сон, дружба. 28 октября

Провожал Валю домой: непроглядная осенняя темень рано окутывает землю. Когда мы приближались к окраинным хатам, девушка спрятала за спину правую перевязанную кисть и, заметив мое удивление, тихо пояснила:

— Для маскировки. И идти теперь нам надо с оглядкой, потому что после отбоя рыщет по улицам наш медицинский лейтенант и тем из девчонок, кто попадется ему на глаза в неположенное время, да еще, упаси боже, и на пару, здорово влетает.