Дневник самоходчика

Встает заря на небосклоне —
С зарей встает наш батальон.
Механик чем-то недоволен,
В ремонт машины погружен.

Башнер давно принес снаряды,

В укладку бережно сложил,
А командир смотрел приборы,
Свой экипаж он торопил.

Приказ получен был суровый:

В атаку мы идти должны.
А ну, водитель, жми на стартер —
Мы все решимости полны.

А коль худое с нами будет,

Прощай, родная, не забудь.
Лишь залпы башенных орудий
Проводят нас в последний путь.

Вот дан сигнал — взвилась ракета.

Слышна команда: «Заводи!»
И словно гром проснулся где-то —
Разрывы встали впереди.

Куда, куда, танкист, стремишься?

Куда машина держит путь?
Или с болванкой повстречаться?
Или на мине отдохнуть?

Уж за рекой ревели танки,

Гремела грозная броня.
Бежали фрицы без оглядки
От их жестокого огня.

И вдруг удар — машина стала.

Сказал водитель: «Кончен путь…»
Осколком вражьего металла
Танкист смертельно ранен в грудь.

Машина пламенем пылает.

И башню лижут языки.
Судьбы там вызов принимают
Простым пожатием руки.

Потом из танка вышли трое,

В одежде тлеющей, в крови.
Они убитого танкиста,
Они товарища несли.

И понесется телеграмма

Родных, невесту известить,
Что он уж больше не вернется
И не заедет погостить.

Заплачет горько мать-старушка,

Смахнет с усов слезу отец,
И дорогая не узнает,
Какой нашел танкист конец…

И станет карточка пылиться

На полке среди желтых книг:
Танкист веселый, при погонах,
Да только он уж не жених.

Две последние строчки каждого куплета служили своеобразным рефреном. Мотив песни, грустный и протяжный, смахивал на мотив старинной шахтерской песни про молодого коногона, погибшего при обвале в шахте.

Песня, исполняемая крепкими и суровыми мужскими голосами среди начавшего темнеть поля, черные комбинезоны и шлемы танкистов, грузные темные глыбы танков, притаившихся на обратных скатах пологой возвышенности, зловещий кроваво-красный закат, положивший кое-где свои мазки на башни и расчехленные стволы танковых пушек, настороженно смотрящих в одну сторону — на запад, — и своеобразный аккомпанемент — недалекое погромыхивание артиллерии — все это, вместе взятое, произвело впечатление, как мне показалось, не только на новичков. Задумался, стоя подле самоходки, наш командир Петя Кузнецов. Прислонясь спиной к башне, молча «смолил» самокрутку Петров, пряча ее в кулаке. Он — бывший водитель Т-34, не раз горевший в танке, имеющий тяжелое ранение и сильные ожоги.

Меня же песня просто потрясла, тем более что приказ о завтрашнем наступлении (полку предстоит прорывать крепкую оборону противника) нам уже зачитан, задачи поставлены и разъяснены каждому подразделению и каждому экипажу, с условными сигналами все ознакомлены, кварц и волна для радиосвязи, а также все необходимые позывные командирам машин даны, и район сбора после боя указан…

Первый боевой приказ и первый бой… Как выдержу его? Только бы не сплоховать, не подвести товарищей по экипажу. Об остальном лучше не думать. Стараясь скрыть волнение, долго стою на крыше башни, словно истукан, тщетно всматриваясь в темную даль, как будто там, где затаился противник, можно что-либо увидеть. Нижние ветки старого тополя тихо гладят меня по лицу, дружески касаются моих плеч. Командир, еще раз проверив работу рации, выглянул из своего люка и сделал мне замечание. Заодно и весь экипаж услышал притчу о том, как один любитель высоких мест из Петиного расчета (дело было еще в полевой артиллерии) поймал сдуру шальную пулю на довольно почтительном расстоянии от переднего края.