Дневник Саши Кашеваровой

Муж забегает после работы в аптеку, чтобы купить жене тампаксы, жена помогает ему подстричь ногти на ногах – в их отношениях появляется что-то материнско-сыновнее и дочерне-отцовское, что тоже, несомненно, является ярким воплощением близости. Только вот вместе с появлением этой, на мой взгляд, совершенно ненужной родственности уходит то, что в дамских романах традиционно называют «бабочками в животе». Острота влечения. Необузданная страсть. Принято считать, что родственная близость вместо отцветшей страсти – это нормально и даже здорово, это некое естественное изменение позитивного характера, углубление отношений. Но это уловка – я точно, точно знаю. Работать над отношениями, их углубляя, и в итоге прийти к старости неким андрогинным организмом, единым целым, маленькой вселенной – на это способны немногие, это требует вовлеченности, духовной работы и – в отрицающим инерцию современном мире – пожалуй, даже некого особенного мировосприятия. В большинстве же случаев мы имеем просто погасшую страсть, без копания вглубь, без, как писал Бродский, «двуспинного чудовища», дети которого являются лишь оправданием его наготы. Люди перестают желать друг друга и либо расстаются, либо создают пошлейшие в своей водевильности треугольники, четырехугольники и прочие геометрические формы.

И вот что я вам скажу в этом контексте – пожалуй, я за гигиеническую дистанцию.

Это когда каждый сам давит свои прыщики за запертой дверью ванной комнаты, там же выщипываются брови и подстригаются ногти. Когда тампаксы лежат в личном ящике тумбочки. А домашняя одежда не эволюционирует в растянутые треники.

И так все. Все вокруг.

Все вокруг расстаются по каким-то дурацким поводам.

Кто-то изменяет кому-то – по-дурацки, а не из-за того, что встретил любовь всей жизни. И тот другой обижается – и это тоже идет не от сердца, а от постулата, что «так принято».

Кто-то мечтает всю жизнь об одном, а в итоге соглашается на компромисс, чтобы общественное мнение маркировало его словом «счастливый».

А еще однажды начинаешь думать о смерти. Не целыми днями – если ты, конечно, не невротик-танатофоб. Но чаще и чаще, и мысли эти – все сложнее и печальнее.

То есть любой человек с какого-то момента начинает осознавать свою приговоренность, но в нежном возрасте смерть – это просто нечто, что иногда дает под дых, кого-то у тебя отнимая. Смерть хищной птицей падает с неба и кого-то уносит в когтях, а ты остаешься в растерянности, но тебе и в голову не приходит сложить ладони над головой спасительным «домиком». Просто в твоем сознании, как в фотоальбоме, копятся портреты умерших. Известная метаморфоза – смерть будто бы облагораживает ею унесенного. Лица на могильных памятниках такие торжественные, даже если они вырезаны с будничной фотографии. Но смотришь в эти глаза и понимаешь, что они принадлежат теперь чему-то большему, чем ты сам. Хорошо об этом написала Ахматова:

Когда человек умирает,
Изменяются его портреты.
По-другому глаза глядят, и губы
Улыбаются другой улыбкой.
Я заметила это, вернувшись
С похорон одного поэта.
И с тех пор проверяла часто,
И моя догадка подтвердилась.

Даже если послушать байки о спиритических сеансах – романтики вызывают души своих знакомых, чтобы узнать от них нечто запредельное. Казалось бы, вчера это был просто Вася, и вы вместе бухали, и, возможно, он двух слов не мог внятно связать, и никогда не читал Шопенгауэра, и положа руку на сердце, был последним, к кому ты обращался за советом. А сегодня – это уже носитель Вечности. Кто-то спокойный, мудрый, собравший воедино весь пазл и имеющий все основания для того, чтобы быть снисходительным к твоим жалким страстишкам.

Иногда еще забавной бывает грусть по мертвецам. Часто тебе снятся те, о ком ты редко вспоминал, когда они были живыми. Возможно, даже уклонялся от их телефонных звонков, говорил себе – «как-нибудь потом». Ох уж это московское «как-нибудь», синоним «никогда». Они существовали где-то на горизонте твоей жизни, не играя в ней самой значимой роли. Но когда ты узнал об их новом статусе – небытие, они вдруг стали достойными твоей грусти. Причем это настоящая, честная такая грусть – хотя иногда тебе бывает за нее стыдно перед самим собою, потому что, предаваясь ей, ты выглядишь несколько двуличным.

Однажды я видела страшное. Один знакомый лет пятидесяти вернулся с похорон одноклассника. Он был мрачен и печален и все время восклицал: «Ну как же так? Почему он, он же еще ничего не успел, почему так рано, так не вовремя?» И вдруг его восьмилетний племянник удивленно сказал: «Ну почему не вовремя? Он же был старый!» Для моего приятеля это был удар в солнечное сплетение – он вдруг понял, что в системе координат восьмилетнего ребенка его собственная смерть не воспринималась бы преждевременной. Поколение, считающее его смерть нормальной, уже подросло и научилось формулировать мысли.