Дневник секретаря Льва Толстого

– Ученье было хорошее! Утром придешь – кататься, а потом блины есть – блины хорошие!.. А на стене написано: гуляй, ребята, Масленица!..

Кругом все смеются.

А Семен, с лицом артиста Артема из Художественного театра, продолжал рассказывать о блинах, о каком-то дьячке и еще о чем-то.

Л.Н. вышел на крыльцо и слушал улыбаясь.

– А ведь ты, Семен, теперь бойчее стал, чем в школе-то был! – заметил он.

Февраль

1 февраля

В столовой Татьяна Львовна читала сообщение «Русского слова» о постановке в Париже пьесы Ростана «Шантеклер». Когда она прочла о том, что появление на балу у курицы каких-то петухов стоило театру несколько тысяч франков, и о том, что один из этих петухов произносил патриотический монолог, Л.Н. сказал:

– Прав Граубергер, это дети, и скверные дети!.. Это похоже на того московского купца, который отдал тысячи клоуну Дурову за дрессированную свинью, зажарил ее и съел…

Пройдя в кабинет, он вручил мне совершенно готовую корректуру январского выпуска «На каждый день» с просьбой внести поправки начисто в другой экземпляр и отослать его издателю. Мысли о неравенстве, собранные и распределенные мною по месяцам, он просмотрел за январь, очень одобрил и просил вставить в корректуру.

– Значит, это идет по новому плану? – еще раз осведомился Л.Н.

– Да.

– Прекрасно!

Затем он дал мне извлеченные из «На каждый день» за весь год мысли о религии, предназначенные для напечатания в «Посреднике» отдельной книжкой в одну копейку, просил просмотреть и сказать мое мнение о том, не будет ли удобнее напечатать их двумя книжками по одной копейке, чтобы избежать однообразия, которое могло стать заметным и обременительным для читателя, если бы все мысли были помещены в одной книжке.

2 февраля

– Ну, нет ли у вас каких-нибудь новостей, писем?.. – говорил Л.Н., ведя меня в кабинет.

– Да вот, письмо от матери получил.

– Ах! Что же она пишет?

– Ругает меня за переезд в Крёкшино из Москвы. Она всё никак не может помириться с тем, что я покидаю Москву и университет.

Л.Н. посочувствовал мне:

– Нужно стараться тронуть ее, дать ей понять, что вам самим больно.

– Да я уже старался много раз, Лев Николаевич, и теперь очень трудно: всё равно тебя не хотят понять.

– Знаю, что трудно. Но нужно еще и еще стараться!..

– Она упрекает меня в каком-то легкомыслии, говорит, что я все дела, которые начинаю, не кончаю: бросил университет, начал учиться пению и бросил.

– А вы поете, и у вас хороший голос?

– Пою, да. И не в оперу же мне было поступать, бросив всё?!

– А отчего бы не поступить? – спросил Толстой, усмехаясь доброй улыбкой и поглядывая хитро себе на ноги, наклонив голову.

– Да уж очень это праздная жизнь, Лев Николаевич! Да и для кого же бы я стал петь в городе? Вы же сами писали, что богатым людям искусство дает возможность продолжать свою праздную жизнь. Да я лучше в деревне крестьянам буду петь…

– Знаю, знаю, – закивал Л.Н. – Я только проверяю себя; думаю: не один ли я держусь таких взглядов?

Что касается дела, то я высказал Л.Н. свое мнение, что мысли о вере лучше напечатать в двух книжках. Он, однако, решил печатать в одной; только просил меня выпустить или соединить вместе однородный материал и, кроме того, распределить его удобнее.

– Меня эти книжки мыслей по отдельным вопросам очень интересуют, – говорил он. – Вот только я всё затрудняю вас, – добавил он, и тон его голоса был такой виноватый.

Эту виноватость в голосе я подмечал у Л.Н. и раньше: в те моменты, когда он или просил меня сделать какую-нибудь работу, или принимал и хвалил уже сделанную.

Уже выйдя от него и поговорив с Александрой Львовной о высылке книг Толстого нескольким лицам, я снова на лестнице столкнулся с Л.Н.

– Не унываете? – спросил он.

– Нет!

– Смотрите же, не унывайте! «Претерпевый до конца, той спасен будет»… Не претерпевый до конца, той спасен будет! – это об университете и о пребывании в нем можно так сказать.

Уехал кататься верхом. Я вышел, чтобы садиться в свои сани и ехать домой.

– До свиданья, Лев Николаевич!

– Прощайте! – отозвался Л.Н. уже с лошади. – Ожидаю от вас великих милостей!..

«Что такое?» – подумал я.

– Каких, Лев Николаевич?

И вспомнил, что он говорит о данной мне сегодня работе над книжкой «О вере», о которой он говорил мне еще раз в передней, что придает ей большое значение.

4 февраля

Когда я приехал, Л.Н. завтракал в столовой.

– У вас в Телятинках тиф, – сказала мне Софья Андреевна, – смотрите не заразите Льва Николаевича! Меня можно, а его нельзя.

Я успокоил ее, сообщив, что все сношения с деревней обитателями хутора, где я живу, прерваны.