Дневник секретаря Льва Толстого

Я сказал, что так как эти книжечки предназначаются для простого народа, а другой популярной философской литературы нет, то они, по-моему, очень нужны. Толстой больше ничего об этом не говорил.

Затем он сообщил, что предполагает воспользоваться для сборника «На каждый день» мыслями из Достоевского. Он прочел в «Русской старине» статью о нем, и это натолкнуло его на мысль о том, сколько интересного материала заключается в сочинениях Достоевского и как мало он заимствовал оттуда.

Выборку мыслей Л.Н. хочет поручить мне, для чего завтра приготовит для меня сочинения Достоевского.

– Гоголь, Достоевский и, как это ни странно, Пушкин – писатели, которых я особенно ценю, – говорил он. – Но Пушкин был еще человек молодой, он только начинал складываться и еще ничего не испытал… Не как Чехов!.. Хотя у него было уж такое стихотворение, как «Когда для смертного умолкнет шумный день»…

О Чехове я заметил, что мне, напротив, казалось, что он как бы шел к Толстому, так что я пытался даже проводить параллель между ними; что интересны его взгляды на интеллигенцию, хотя бы в пьесах. Л.Н. возразил:

– Всё это – только следствие известной склонности к иронии. Это не сатира, которая исходит из определенных требований, а только ирония, – ирония, ни на чем не основанная.

Оставил меня прочесть упомянутую статью о Достоевском, а сам поехал кататься.

11 февраля

Приезжаю сегодня и узнаю, что Александра Львовна, помогавшая вести переписку, заболела корью и слегла. Ввиду этого переписчица сочинений Толстого и воспоминаний Софьи Андреевны Варвара Михайловна Феокритова просила меня остаться пожить некоторое время в Ясной, так как она одна не в силах справиться с работой.

– Мы о вас всё утро говорили и хотели даже посылать за вами, – говорила она.

Я выразил, конечно, полное согласие на ее предложение. Зайдя к Л.Н., я передал ему книжки мыслей и получил еще одну новую. Он также говорил, что будет рад, если я приеду. Ввиду того что я остаюсь, он сдал мне и все полученные им сегодня письма для ответа, числом более двадцати. Днем я ничего не стал делать, так как нужно было съездить домой – отправить лошадь, взять некоторые вещи и пр.

Был доктор из Тулы. Рассказывал о «геройстве» своего пациента, убившего при защите одного из напавших на его хутор грабителей. Л.Н. молчал. Он сам вызвал доктора на разговор, спросив его о четырех смертных приговорах в Туле. Но того, видимо, этот вопрос не так занимал.

Доктор уехал, не кончив обеда, к поезду на Тулу.

Л.Н., между прочим, сказал:

– Меня очень интересуют эти люди, приговоренные к казни за свои убийства и грабежи. Я никак не могу понять, как можно за сто, тысячу рублей убивать совершенно неизвестного мне человека. Хотя причину такого состояния я понимаю. Это происходит от временного затемнения. Иные только сомневаются в рае, в чудесах, а этим людям, которые убедились в ненужности всего этого, временно ничего этого не нужно. У них нет ничего.

Говорил с Л.Н. о некоем Соколове, литераторе из Петербурга, который спрашивал недавно у него о том, «могут ли овцы кротостью заставить волков есть сено». Я ответил, по поручению Толстого, указав на те его сочинения, где можно было найти ответ на этот вопрос. Теперь Соколов прислал обиженное письмо, уже мне лично. Про него Л.Н. сказал:

– Он, как многие из таких людей, вырос среди людей, которых он был выше, привык быть самоуверенным среди них и ко всем другим так относится.

Вечером Софья Андреевна показала мне, где я буду спать, где умываться и т. п. Показала, кстати, еще не виденную мною другую половину дома, где помещается ее комната, показывала свои опыты в живописи и т. п., вообще была очень любезна. Говорила, что она просит меня остаться потому, что, уезжая (на четыре дня) в Москву, боится оставлять Л.Н. без постоянной помощи на всякий случай.

Я и спать буду в комнате рядом со спальней Л.Н.; из его спальни в эту комнату проведен звонок.

За чаем Софья Андреевна говорила Л.Н.:

– Я оставляю тебя под присмотром Булгакова.

– Никакого присмотра мне не надо, – возразил он.

Я долго занимался. Вечером поздно вошел Л.Н.

– Будет, будет сидеть! Ложитесь спать.

Я улегся – на том самом диване в «ремингтонной», на котором спал когда-то Гусев. Лев Николаевич спит рядом. Я должен ходить на цыпочках, чтобы не разбудить его. Иногда слышится его кашель.

12 февраля

Вчера около часа ночи я уже стал засыпать, как послышались стоны. Недалеко находилась комната, где лежал больной мальчик Сухотин. Вечером я даже обещал Татьяне Львовне и Михаилу Сергеевичу зайти к Дорику, если позовет сиделка няня, на случай какой-нибудь помощи: он мог начать метаться, бредить и т. д. Я думал, что это он стонет и вскрикивает. Няня не приходила, и я продолжал лежать. Но наконец решил проведать больного. Одевшись наскоро, я подошел к двери в коридорчик и, приотворив ее и прислушавшись, вдруг совершенно неожиданно для себя убедился, что стоны и вскрикивания шли не из комнаты Дорика, а из спальни Толстого.