Дневник секретаря Льва Толстого

– Написал письмо Хирьякову. Хотел написать хорошо, а всё оборвал, испортил.

Концы письма, написанного на листе от большого блокнота, были действительно неровны, но написано письмо было на редкость четко. Не результаты ли это разговоров о его неразборчивом почерке?

Был гость. Молодой человек, бывший рабочий, желающий сесть на землю и взять к себе в помощники двух безработных босяков. Главная его идея состояла в том, чтобы постепенно увеличивать число безработных, привлекаемых к труду на земле.

– Разочаруется! – говорил Л.Н.

Но в общем гость ему очень понравился, и он вспоминал о нем несколько раз.

Всё вновь и вновь получаются Толстым письма по поводу журнала петербургского издательства Максимова «Ясная Поляна». Название издательства и журнала вводит доверчивую публику в заблуждение, она щедро вносит деньги Максимову, обещающему «полное собрание запрещенных в России сочинений Л.Н.Толстого», а затем, поняв, что попалась в руки афериста, жалуется на его недобросовестность Л.Н. и даже упрекает последнего. Например, сегодня некто кончает свое наполненное упреками письмо патетическим возгласом: «Я надеюсь на Вашу честь, граф!»

Чтобы положить конец досадному недоразумению, причиняющему Л.Н. немало хлопот, я, по его поручению и под его редакцией, написал сегодня такое письмо в одну из наиболее распространенных газет:

«Лев Николаевич Толстой получает за последнее время много писем, касающихся издательства “Ясная Поляна”. Авторы этих писем, преимущественно подписчики журнала упомянутого издательства, справляются о его достоинствах, жалуются на невысылку или неаккуратную высылку книг, часто упрекают за это, просят немедленно начать высылку журнала или вернуть подписную плату и многое другое. А между тем Лев Николаевич уже заявлял печатно и поручил мне снова заявить, что он никакого отношения к издательству “Ясная Поляна” не имеет; издает ли оно его сочинения, как издает, какие именно и на каких условиях – он не знает; если же издает, то без всякого его ведома, пользуясь лишь его общим разрешением беспрепятственно печатать и издавать все его сочинения, написанные после 1881 года. Так что считать себя в какой бы то ни было мере ответственным за деятельность этого издательства Лев Николаевич никак не может».

Про работу над отдельными книжками мыслей, выбираемых из «На каждый день», Л.Н. говорил мне, что она для него очень радостна, интересна и он уже не сомневается в том, что она нужна.

Утром я несколько раз по разным поводам входил в комнату Л.Н. во время его работы и извинился перед ним. Но он, по свойственной ему деликатности, возразил:

– Что вы! Я вас боюсь, а не вы меня бойтесь!..

Перед обедом был еще гость – пожилой господин с необыкновенно звучной двойной фамилией, который просил Л.Н. прочесть его поэму и дать удостоверение, что в ней не заключается «болезненного направления». Конечно, он только утомил Л.Н. Сказать же о своем деле до свидания с Толстым он не хотел.

За обедом Л.Н. говорил о рассказе Леонида Андреева, напечатанном в «Утре России».

– Это написано каким-то непонятным, не русским языком, по-испански, должно быть. Всё дело в том, что какой-то священник залез на паровоз, повернул рычаг и уехал… Я самым талантливым из нынешних писателей считаю Куприна – так это потому, что его направление менее безумно.

Заговорили о пародиях Измайлова на современных писателей.

– Измайлов хорошо пишет, – заметил Л.Н.

После обеда он читал вслух Сухотину и мне новую статью Федора Страхова в одной маленькой народной газете. Снова говорил о теперешней своей работе, что она очень занимает и радует его. Вечером подписал свои переписанные на пишущей машинке письма и просмотрел написанные мной.

– Спите спокойно! – проговорил он уходя.

Часов в двенадцать, когда я еще не спал, Л.Н. отворил дверь из своей комнаты и заглянул ко мне.

– Что же вы не спите?

И тут же попросил меня приготовить ему завтра для поправки, распределив по новому плану, февральский выпуск «На каждый день», который нужно было отсылать в типографию.

После его ухода я некоторое время продолжал еще заниматься и приблизительно в час или в половине второго пошел вниз, отнести почту. Вдруг раздался электрический звонок, за ним другой.

Я вспомнил, что это звонок из комнаты Л.Н. в мою, тот самый, которым он должен был воспользоваться «на всякий случай», и немного даже испугался: ведь Л.Н. ни разу ко мне не звонил, даже во время болезни.

Прибегаю. Л.Н. лежит в постели. На столике – зажженная свеча.

– Мне бы Душана Петровича, – говорит он.

– Вы нездоровы, Лев Николаевич?

– Нет… А то вы сделайте. В углу мышь скребется, так возьмите в кабинете свечу, зажгите и поставьте вон в тот угол.

Я всё исполнил и, пожелав спокойной ночи, вышел, довольный, что ничего худшего тревожные звонки не обозначали.

16 февраля

Утром говорил:

– Я ужасно гадок сегодня, чувствуется какая-то тяжесть во всем теле… Так что вы будьте снисходительны ко мне!

После я слышал, как он говорил:

– Нездоровится, но работается ничего.