Дневник Серафины

Увидев его, я сразу догадалась, что это он. Вид у него скромный, но весьма приличный. Лицо приятное и благородное, высокий лоб, нос с горбинкой, усики закручены кверху, руки белые с длинными пальцами. Я хорошо разглядела его. Он стоял у порога, не решаясь взглянуть на нас. Лишь когда мама спросила его о чем-то, он поднял глаза, и тут я пронзила его взглядом.

Но, кажется, это не произвело на него никакого впечатления. Ну что ж, первый раз не считается! Мама подошла к нему и со свойственным ей тактом и очарованием вежливо (как она умеет, когда захочет) попросила заглянуть как-нибудь к нам, осмотреть имение и, если он сочтет для себя возможным, уделить немного внимания нашему хозяйству. Он ответил неопределенно. Мама пригласила его к обеду. Но я не расслышала, принял он приглашение или нет.

Желая ему польстить, мама назвала его графом, но он возразил:

— Какой я граф? С теперешним моим положением графский титул несовместим, да я и не претендую на него. Я принадлежу к числу тех, кто не властвует, а трудится ради куска хлеба.

По словам мамы, он заражен тлетворным духом демократизма. Может, она права… Но он такой красавчик, и по глазам видно, не какой-нибудь увалень неотесанный.

Только такая наивная девчонка, как я, способна увлечься первым встречным мужчиной и притом еще эмигрантом… Но, кроме него, не на ком испробовать свои чары.

Ведь он всего-навсего управляющий и не может иметь на меня виды, а я ни за что не влюблюсь в него.

Болтовня Пильской наводит меня на разные размышления… Она проговорилась как-то, что мама, когда ей было шестнадцать лет, влюбилась в гувернера. Тот отнесся к этому серьезно, и ему отказали от места. А с ее стороны это была просто шутка, невинная забава. Беда в том, что люди низкого звания принимают все за чистую монету и из-за этого получаются недоразумения. Но я-то буду осторожна и не дам себя опутать. А строить глазки можно, это никому не возбраняется.

27 апреля

Сегодня у нас обедал пан Артур… Снизошел-таки! Осмотрев имение, он объявил, что сказать ему, собственно, нечего, так как хозяйство ведется по-старинке, патриархально, и подходить к нему с современной меркой не приходится. Чтобы поправить дело, понадобятся деньги и время, и так далее, и тому подобное.

Меня все это мало трогает, зато молодой граф возбудил во мне любопытство. Он ни разу не взглянул в мою сторону. Попятно, он робеет, боится, как бы его не сочли наглецом, но чтобы хоть украдкой, искоса не бросить взгляд на такое очаровательное создание, как я…

Вид у него чопорный, надменный, настороженный, держится он независимо, словно боится, как бы его не заподозрили в фамильярности или с ним не вздумали фамильярничать. Гордец, а прикидывается этаким смиренником.

Сегодня он показался мне еще красивей, чем в тот раз. Я думала, он разучился вести себя в обществе и, имея постоянно дело с мужиками да приказчиками, утратил хорошие манеры. Но мама, которая на этот счет очень строга и требовательна, вынуждена была признать, что он хорошо воспитан и, несмотря ни на что, в нем чувствуется знатное происхождение.

Ну и пусть его красив, благовоспитан, а меня злит его холодное высокомерие. Даже разговаривая, глаз не поднимает на собеседника. Я была все время начеку, и, если бы мне удалось перехватить его взгляд, он пропал бы: я постаралась бы сделать такие же меланхолические глаза, как мама, когда она просит барона о какой-нибудь услуге. Его счастье, на этот раз он избежал опасности, посмотрим, что будет дальше… Мама при поддержке барона уломала его заняться нашим имением с условием, чтобы Морозкович к точности выполнял его указания. Итак, ему придется приезжать к нам… обедать у нас. Ничего, мы его расшевелим… Маме он понравился, значит, и она произвела на него впечатление, — иначе быть не может! — я видела, как она с ним кокетничала ради преумножения доходов от Сулимова.

28 апреля

Желанная гостья! Дорогая тетя-графиня! Между сестрами редко встретишь такую любовь! Их связывает нежная дружба, они друг друга понимают без слов, скучают в разлуке и, по крайней мере, раза два в неделю обмениваются письмами…

Тетя Мария для меня как самая близкая подруга. Ей с детских лет поверяла я свои тайны. Да, я с полным правом называю ее своей подругой — любимой подругой. К ней я отношусь с большим доверием, чем к маме.

Добрая, снисходительная, слов нет, до чего мила!

Ей в жизни повезло больше, чем маме, хотя и у нее есть свои огорчения. Муж у нее скупец и чудак: по словам Пильской, он жене предпочитает горничных. Фи, какая гадость! И сыновей отправил учиться во Львов, не позволив воспитывать их дома при матери.

Мама целиком завладела тетей и не отпускала от себя целый вечер. Устроившись в уголке, они разговаривали шепотом и никак не могли наговориться. А мне пришлось заваривать чай, чего я терпеть не могу. Обжигаю себе руки, проливаю его на скатерть, то он получается слишком слабый, то слишком крепкий. Да и к чему утруждать себя? Разливать чай — обязанность старых дев. Признаться, я вообще не люблю работать, — у меня в жизни иное предназначение.