Дневник шизофренички

Я лежала на спине, окаменевшая в напряженном ожидании, готовая к защите, и разглядывала все, что было вокруг меня, стараясь охватить взглядом и разумом происходящее в зале. Внутри меня были ужас, паника, невыразимая тревога, безмерное отчаяние. Жалобный голос внутри меня беспрерывно повторял: «Вот, вот, Рене, что сделала с тобой Система! Видишь, Рене, заперли-таки тебя в Царстве Света! Ты одна-одинешенька в своем наказании! Рене одна, ей страшно. Страшно, Рене!» Всеми своими силами я пыталась подавить этот несчастный голосок, голосок маленького ребенка, который говорил, как младенец, как малыш, называя себя в третьем лице. Я должна была заставить его замолчать любой ценой, не слышать его больше, потому что если бы он продолжил жаловаться при помощи этих коротеньких, бесконечно повторявшихся фраз, мой защитный панцирь мог лопнуть, и я завыла бы от страха и горя. Я все смотрела и смотрела вокруг себя. Потом, почувствовав, что близка к тому, чтобы быть окончательно сломленной, схватила вязание, которое было у меня с собой, и начала нервно вязать младенческие пинетки, фиксируя все свое внимание на этом процессе. Но маленький голос принялся повторять пуще прежнего: «Ей страшно, Рене. Мама, Система наказала Рене. Ей страшно, мне страшно!» К счастью для меня, одна больная подошла к моей кровати и завела разговор, в котором главное место занимала тема сексуальности. Потом пришла врач. Она задавала мне многочисленные вопросы, но инстинктивно я ничего не сказала ей ни о Системе, ни о ее приказах. Наоборот, я много говорила о малозначимых вещах. В частности, я сказала, что она очень похожа на одну из моих подруг и что, по моему мнению, она очень красива. Я спросила, когда я смогу покинуть этот зал, так как мне хотелось бы находиться в комнате одной, неважно в какой, пусть даже в подвале или в одиночном боксе. Она ответила, что в этом корпусе нет свободной комнаты и что меня переведут в частную клинику тогда, когда я перестану получать приказы. И после этого из меня, обычно молчаливой, вдруг полился нескончаемый поток слов — я говорила и говорила, обо всем расспрашивала санитарок, одновременно я лихорадочно вязала. Но всей этой деятельности оказалось недостаточно для того, чтобы заставить замолчать маленький голосок внутри меня. Усилия, которые я предпринимала, чтобы справиться с тревогой и страхом, были столь велики, что я обильно потела в разгар зимы.

Кроме того, я так боялась больных, что в первую ночь не сомкнула глаз, а в остальные — просыпалась несчетное количество раз. К тому же было очень трудно уснуть из-за криков и стонов двух женщин, которые занимали клетки, выходящие в наш зал.

Дежурная санитарка успокаивала меня, говоря, что мне нечего бояться больных. Несмотря на это, однажды, когда санитарка отсутствовала, женщина, чья кровать находилась напротив моей, резко встала, двинулась ко мне и смела с моей тумбочки все фрукты — яблоки и груши, затем вернулась на свою кровать, где тотчас же все и проглотила. Мне было очень страшно, и когда санитарка вернулась, я рассказала ей о том, что произошло. Она строго посмотрела на меня и сказала: «Не надо начинать с вранья, здесь это не пройдет. То, что вы рассказываете, невозможно. Эта женщина напротив вас отказывается от еды уже три года, мы кормим ее искусственно». Но поскольку я настаивала, она продолжила: «Перестаньте лгать, я обязательно расскажу о вашем поведении врачу». И она ушла. Я была так растеряна, что задавалась вопросом, а не приснилась ли мне эта кража фруктов. Впервые в жизни меня обвинили во лжи. Однако вечером, ухаживая за этой женщиной, санитарка обнаружила черешки от груш, косточки от яблок и недоеденную половинку яблока. Она повернулась ко мне и, смеясь, без всякого извинения воскликнула: «Так это была правда!». А когда медсестра пришла на обход и узнала, что случилось, она тоже рассмеялась и воскликнула: «Так это же прекрасная идея, как заставить госпожу X есть. Впредь мы будем класть еду на тумбочку мадемуазель Рене, и госпожа X будет забирать ее!». И мой страх удвоился.