Дневник шпиона

— Я не говорю, что он непременно украдет, — сказала она, опустив глаза. — Но он даст мне в русской валюте. Вы же, я думаю, дадите фунтами. Что я буду делать с русской валютой, если придется эвакуироваться? Ведь вы мне дадите фунтами, не правда ли?

Я пообещал дать ей фунтами и даже золотом, если она захочет.

— Половину золотом, половину бумажками, — сказала она, немного подумав.

Потом она попросила меня не говорить мужу ни слова о нашей встрече. Я пообещал, понимая всю неловкость обращения ее ко мне.

Вечером, стоя на борту "Зодиака", я долго думал о предстоящем мне путешествии. Несомненно, мне было страшно. Но я чувствовал, что без этого обойтись нельзя. Надо, чтобы смелые люди приблизились к очагу заразы и покопались в нем своими руками. Иначе и наша страна может оказаться потрясенной до самого дна. Я стал представлять себе возможные последствия такого потрясения. Неужели Мабель может превратиться в подобие княгини Долгорукой? Нет! Этого не могло мне нарисовать мое воображение. Я пошел спать успокоенный мыслью, что в бедствиях России виновата ее аристократия, слишком недальновидная и слабовольная. У нас же высший класс занимается политикой чуть ли не с пеленок.

1 апреля. Я перевез часть моих вещей на берег, к лейтенанту Рейли. Остальные поручил капитану "Зодиака" отвезти в Лондон и переслать моему деду. Эту тетрадь, в последний день моего пребывания здесь, я запечатаю сургучными печатями и также отошлю с вещами в Лондон. Во время путешествия записки буду вести бегло в маленькой книжечке, а остальное запоминать. После когда-нибудь перепишу в тетрадь.

У Рейли Долгорукий демонстрировал мне наши костюмы. Я пришел в ужас при виде этих штанов, башмаков, кителей. Прежде чем надевать эту одежду, я приказал вымыть ее в карболке и формалине, и вот теперь, когда я пишу эти строки, она проветривается на дворе. Вниз под рубище я решил надеть шелковое белье, но Долгорукий сказал, что за это белье нас могут расстрелять. Пришлось бросить эту затею.

Я остался ночевать у Рейли на походной кровати. Долгорукий провел у нас вечер, обсуждая мелочи предстоящего путешествия. Прощаясь со мной, он спросил тихо:

— У вас была моя жена?

Я не знал, что ответить, так как дал даме честное слово скрыть от мужа наш разговор. Долгорукий заметил мое замешательство и сказал:

— Бросьте скрытничать. Она призналась мне во всем. Вчера ночью.

— Но ведь это непоследовательно. Она просила меня не говорить вам ничего.

— Ах, вы не знаете Юлии! У нее семь пятниц на одной неделе. Я хотел скрыть от вас факт ее существования и оставить ее здесь. Но она оказалась хитрее меня. Вы действительно хотите дать ей денег?

— Да, конечно.

— Напрасно. Она прокутит их в три дня. Впрочем, если у вас есть лишние, это будет доброе дело. С деньгами в кармане она выйдет замуж и это устроит ее на полгода. Впрочем, бросим этот неприятный разговор.

2 апреля. Наша одежда высохла, но страшно пахнет карболкой. Я облил ее одеколоном и оставил висеть на дворе. Но запах карболки держится стойко.

Сегодня приходила княгиня Долгорукая. Она была поразительно хороша собой, хотя в том же платье.

Она не стала первая говорить о деньгах. Свое появление она объяснила тем, что пришла просить меня сохранить жизнь ее мужа во время нашего путешествия. Кажется, она знает уже, что мы отправляемся в сторону, противоположную Константинополю.

Я передал ей конверт с деньгами. Там было сто фунтов — золотом и бумажками. Княгиня цепко ухватила конверт и начала считать деньги. Досчитав до пятидесяти фунтов, она покраснела, замешалась и спрятала конверт на груди.

— Вы мне оставляете слишком много, — сказала она растерянно.

Безусловно она мне симпатична, хотя представляет собой как бы негатив Мабель. У нее черные волосы, широкие плечи и легкогнущаяся тонкая талия, вероятно унаследованная от какой-нибудь бабушки-француженки. Я знал, что вижу ее в последний раз в жизни. И хотя этот последний раз был всего вторым, мне было жаль с ней расставаться. Она казалась мне давно знакомой, — это потому, должно быть, что я видел, как она плакала и ела.

Мне захотелось ей сделать какую-нибудь маленькую приятность. Но я не знал, что разрешается в русском обществе. Однако решив, что здесь утрачены все приличия, я подал княгине флакон испанских духов, который купил у контрабандиста в Гибралтаре. Княгиня покраснела, как девочка, и очень тихо сказала:

— Мерси… Вы очень добры, капитан Кент. Как жаль, что вы уезжаете…

И она посмотрела нескромно, но сама сейчас же испугалась этого взгляда. Протянула мне руку, которую я почтительно поцеловал. Ушла, опустив голову.

Во время обеда с "Зодиака" привезли зашифрованную телеграмму. Мы быстро разобрали ее с Рейли. В телеграмме было: