Дневник сломанной куклы

Выглядел некогда пижонистый Виктор так себе, какой-то неухоженный, костюм сто лет не отпарен, лоснится, обшлага обтрепаны. И совсем седой. Хотя, чего уж там, - и сама-то она на прежнюю Лидочку совсем не похожа. Волосы больше не красит, одевается без разбору, и не потому что не во что, а - некогда и не до того... А все же Виктор узнал ее первый... И хорошо, что везет сейчас домой, можно сидеть спокойно в теплой машине, молчать, слушать его рассказ о Наташиных успехах в музыке.

Чтобы не молчать, Лидия Александровна сказала что-то про Славика, внука, мол, до того похож на отца, на Володю, просто до смешного - беленький, крепенький, голубоглазый, так же ерошит волосы, и походка такая же, вразвалочку. Сказала и испугалась: сейчас он спросит про Катюшку - все ведь знали тогда, что она родила девочку от "Мишки-Мишки". Многие осуждали: бросила человека, когда тот попал в беду. Другие горячились: Лида права, надо беречь детей, а Мишке нечего было с вилами на трактор... Между прочим, все тогда всё понимали не хуже Мишки, не слепые и не глухие, да помалкивали, потому что ну, вылезешь: пользы никакой, окружающим - семье и сослуживцам - одни неприятности. Ну, а самому себе... Ха. Видно, уж очень хотелось прославиться, раз рвался в тюрьму из нормальной жизни.

Когда Лидию вышвырнули, первое время ребята из отдела к ней, конечно, заходили, даже деньги какие-то собрали, когда потом родилась Катюша. Но время есть время - оно и не такие связи рвет. Виделись все реже, реже. И - заглохло. Тем более, Лидия сама уклонялась - вечные удары по больному: как там Миша, вернется ли к ней, сообщила ли ему хотя бы про дочь?..

Лидия никому не сказала, что тогда сразу передала Михаилу через следователя не только, что их отношения закончены, но и что ребенка никакого не будет - сделала аборт. Рвать, так рвать. Не нужен ей ребенок от зека. И мама, кстати, тоже точно так же считала. Катюше с Вовой она, конечно, никаких подробностей не разъясняла. Разошлись и все. Мало ли почему люди расходятся? А уж то, что его забрали, ничего не меняло - она, Лида, ему помочь все равно не могла. Да он и сам предупреждал, что в любой момент могут упечь, и пусть она тогда считает себя свободной. Потому, кстати, и регистрироваться не хотел. Обижаться на Лиду, что она его потом послушалась, у Мишкарудного-то оснований было меньше всех. У нее - Вовка, родители, работа с "допуском". Ну и что с ними со всеми будет, если и ее посадят за компанию? Конечно, еще до ареста Лида как уж не плакала, как не кричала на Мишку, что ему его выпендрежное диссидентство дороже нее. Подумаешь - Сахаров-Солженицын! Мог бы бросить все это, и жили бы как все. Но Михаил был упрямым, как осел. Что ж... Сам выбрал. А вот про будущего ребенка ему знать абсолютно незачем. Аборт - и кончено. Это теперь только ее, Лидин, ребенок!

Так она считала. Тогда. А теперь...

"Господи, прости и помилуй меня, грешную", - привычно подумала Лидия Александровна. Но подумала, видимо, вслух - Тимченко удивленно на нее взглянул:

- Ты что-то сказала?

- Нет...

- Господи, прости и помилуй меня, грешную, - шептала она, стоя на коленях перед иконой, - Господи, прости... Неотмольный грех на душе.

Шел седьмой час утра, дочка еще спала, дед покашлял в своей комнате командирским кашлем и затих.

Сегодня воскресенье, можно было пойти к заутрене, но Лидия Александровна хотела сделать для своих праздничный завтрак - напечь блинов, тем более, последний день масленицы. А пока тесто подходит, прибрать квартиру. Катя с дедом убираются каждый день, но разве им под силу сделать все как следует? Особенно Кате. Господи, за что мне эта мука?! Как это - за что? Сама знаешь...

Помолившись, Лидия Александровна завела тесто и, стараясь не шуметь, взялась за влажную уборку, начав с кухни, скоро Катенька встанет, не поскользнулась бы на мокром-то полу... Господи... Она, мать, во всем виновата. Она одна, похотливая кошка!

Вот, вспомнила вчера в разговоре с Тимченко Мишу, и опять в душе что-то поднялось: ведь теперь-то ясно, что и с ним подло поступила, бросила, отреклась. Да, конечно, он сам говорил: если что, можешь считать себя свободной. Я, мол, чужую жизнь ломать не буду. Говорить-то говорил, да... Но зачем было потом врать про аборт?