Дневник смертницы. Хадижа

Бабушка так часто говорила, что нам от людей будет стыдно. Я думала, люди только для того к нам приходят, чтобы проверить, правильно ли мы живем. И если неправильно, нам должно быть от них стыдно. Она все время говорила про людей. Если я плохо подметала пол, бабушка говорила, что, если кто-то зайдет и увидит наш пол, ей глаза будет стыдно поднять. Если мама отдыхала, бабушка говорила, что надо ткать ковер, потому что люди могут зайти и увидеть, как мы бездельничаем, тогда тоже стыдно будет. Надо было каждую минуту что-то делать, даже если вся работа за день была сделана. Нельзя было долго спать, чтобы бабушке не было стыдно. И я всегда думала — мы же ни к кому не приходим, не проверяем, что они делают. Пусть делают что хотят, это же их дом.

— Ты смотри, как Бесме свою дочку замуж выдала, — сказала бабушка. — Никто бы на ней не женился. Вот я тебе говорю! Уй, какая она лентяйка, а то я не знаю. Бесме сама вещи дома постирает, а дочка несет в сад вешать — чтобы все видели, как она стирку делает. Бесме сама хинкал раскатает, гости придут, дочка только в воду тесто бросит, чтобы люди думали — это она приготовила. Вот такими хитростями выдала Бесме ее замуж. Потом ее там у мужа научат работать и заставят тоже. Главное — замуж выйти. А у нас что? То одна лежит, то другая. Люди придут, что скажут? Потом мое имя будут на языках трепать. Мне это надо? Мне это не надо. Вот я тебе говорю!

Требуха закончилась, бабушка положила всю колбасу в кастрюлю и налила сверху воды. Я сидела на подушке, прислонившись к стене. Мои глаза слипались. Я хотела спать, но так тяжело было встать, подняться по холодной лестнице и постелить постель. Я мечтала, чтобы кто-нибудь взял меня на руки, отнес на второй этаж, уложил на постеленный матрас, накрыл одеялом, и я бы спала до утра, не слыша петухов.

Мама тоже закрыла глаза и прислонилась к стене. С улицы приходило цыканье цикад. Все село засыпало. Я открывала глаза, смотрела на мамино лицо, цикады меня усыпляли, я закрывала глаза, холодная стена меня будила, я снова открывала глаза и смотрела на лицо мамы.

На другой день возле наших ворот остановился автобус. Мы издалека услышали его шум. Дедушка надел папаху и не спеша пошел во двор. Бабушка бросила колоть грецкие орехи и побежала за ним следом. Мы с мамой вышли последние.

Дядя вошел во двор в военной одежде. В руках он нес желтый чемодан. Дедушка захихикал и протянул ему руку. Пока они трясли руки и улыбались, бабушка стояла за их спиной и вытирала сухие руки о передник. Дядя подошел к бабушке и обнял ее одной рукой. Бабушка захихикала. Дядя обнял маму двумя руками и похлопал ее по спине. Подошел ко мне, взял на руки и хотел подбросить, но сильно надавил руками мне на бока, я начала крутиться и он, хихикая, опустил меня на землю.

— Пошли, пошли, — позвала бабушка, — давай обедать.

Дядя с дедушкой ушли в комнату для гостей. Мама носила туда хлеб, соленья, тарелки, в которых плавало жирное мясо и картошка. Бабушка принесла пряники и конфеты. Я стояла на пороге и смотрела из-за занавески, как они отламывают хлеб и макают его в тарелки. Дядя меня заметил и снова захихикал. У него были голубые, как у дедушки, глаза. И красные кучерявые волосы. Почти такого же цвета, как у мамы. У нас в селе мало людей с такими волосами.

— Хадижа, иди сюда, — позвал он.

Я вошла в комнату.

— Что ты хочешь — пряник или конфету? — спросил дядя.

— Все хочу, — ответила я.

Он засмеялся и дал мне и пряник, и конфету.

— Ты совсем на Айшу не похожа, — сказал он.

— А на кого она похожа? — спросил дедушка.

— На нашу мать, — ответил дядя.

Зачем он так сказал, обиделась я. Я ни за что не хотела быть похожа на бабушку! У бабушки большой красный нос и узкие глаза. У нее морщины и грудь, как две старые груши, которые упали с дерева на землю и высохли. Я видела один раз, когда она переодевалась!

— Не хочу быть на нее похожа, она страшная!

Дедушка захохотал.

— Э, ты не знаешь, в молодости твоя бабушка была самой красивой в этом селе. Сколько за нее сватались, я даже думал — все, мне она не достанется. Радуйся Хадижа, что ты — вылитая она. Не то что твоя мать — бледная, худая, рыжая. Я, правда, сам тоже рыжий был, теперь седой, — сказал дедушка. — Вот твой дядя рыжий. Спроси, как его дразнили всегда.

— Рыжий-пыжий конопатый, убил дедушку лопатой, — сказал дядя и захихикал.

— Не надо дедушку убивать!

— Ах ты моя молодец, — обрадовался дедушка. — На тебе за это еще пряник, — он протянул мне другой пряник.

В обед места на нашем крыльце для чужих галош не осталось. К нам в дом шли и шли мужчины. Они заходили, жали руку сначала дедушке, потом дяде. Из той комнаты постоянно доносилось:

— Салам алейкум.

— Алейкум салам.