Дневник тайных пророчеств

Гумилев качнул головой и ответил:

- Нет.

- Полководец?

- Тоже нет.

Итальянец усмехнулся.

- О каких же великих свершениях идет речь?

- Я пишу стихи, - ответил Гумилев. - И пытаюсь достичь в этом совершенства. Но, скорее всего, не успею.

Наконец Николай Степанович отдышался, и мужчины двинулись дальше.

С полчаса они шли молча. Потом Гумилев принялся что-то тихонько бормотать себе под нос. Браккато, обладавший тонким слухом, услышал следующее:

Юный негр восседал на персидских коврах

В полутемной неубранной зале.

Точно идол, в браслетах, серьгах и перстнях.

Лишь глаза его дивно блистали.

Вплоть до моря он славен своим колдовством…

Поняв, что это стихи, итальянец отвернулся. К стихам он был равнодушен. По крайней мере сейчас, когда на горизонте маячили более захватывающие перспективы.

2

Москва, март 1921 года

Скверное зрелище представляла собой Москва в этот мартовский день. С неба сыпался дождь, перемешанный с мокрым снегом. Промокших людей и лошадей обдувал холодный ветер, под ногами чавкало и скользило. Мокрых лошадей стегали по понурым спинам сердитые извозчики. Милиционеры ходили по улицам с поднятыми воротниками и, поводя озябшими плечами, поглядывали на прохожих, как дворовые псы на чужаков.

Улицы тонули в серой сумеречной скверне. Лишь в окнах ресторанов и пивных призывно горели желтые лампочки.

В одной из пивных, расположенной в самом центре Мясницкой улицы, шел напряженный разговор, беспрестанно подогреваемый пивом и водкой. Трое мужчин, прочно и надолго занявшие ближайший к окну столик, страстно о чем-то беседовали.

Один был коренастый, светловолосый, со скуластым и слегка одутловатым, словно только что вынырнул из похмельной спячки, лицом. Второй - худощавый шатен. Лица третьего было толком не разобрать из-за надвинутой на глаза широкополой шляпы. Этот был усат и широкоплеч и говорил по-русски с небольшим акцентом.

Сжав в руке стакан с пивом, скуластый, которого звали Сергей Есенин, хрипло и азартно говорил, поглядывая на собеседников голубыми, мутноватыми от выпитой водки глазами.

- Еще Достоевский предупреждал: «жид погубит Россию»! - яростно говорил он. - Не читали? Так надо было читать! Кто сидит в правительстве? Троцкий, Зиновьев, Каменев, Свердлов, Луначарский! Из двадцати народных комиссаров девятнадцать - евреи! Остался один, и тот не русский, а грузин.

- Это кто? - поинтересовался итальянец.

- Разбойник с большой дороги, - небрежно ответил Есенин. - Называет себя Сталиным, но на самом деле Джугашвили. Слишком слабая фигура, на доске не устоит. Эх, да что там наркомы, - горестно проговорил вдруг Есенин. - Сам Ленин кто? Еврей! Девичья фамилия его матери - Бланк! Вот и рассуждай после этого.

Худощавый шатен, которого звали Алексей Ганин, горячо и пьяно кивал в такт словам приятеля. Время от времени он порывался что-то сказать, но тут же замолкал, как бы впадая в свирепую задумчивость, поэтому слова Есенина были обращены в первую очередь к усатому гражданину в широкополой шляпе.

- Вы вот сказали, что вы итальянец, потомок гордых римлян, - сказал Есенин. - Ваша империя развалилась, правильно?

- Неправильно, - возразил усач. - Но развалилась.

- Ну вот! - кивнул Есенин. - А скоро развалится и наша! Россия повержена в прах и бесславие, паразиты и жуки источили ее. Вся эта паразитическая сволочь тайно и явно распродает наше великое достояние. Подумать только - несколько ушлых жидов распоряжаются всеми сокровищами России! Распродают их налево и направо - чужого-то не жалко. А нас, русских людей, они презирают и ненавидят. Алеша, скажи ему!

- Точно, - подтвердил Ганин, хмуря брови. - Нужно срочно принимать меры. Иначе России как государству придет конец, а русский народ ждут нищета, экономическое рабство и перерождение.

- Перерождение? - переспросил усатый итальянец. - Отчего же они переродятся?

- Известно отчего, - хмуро ответил Ганин. - Если всех лучших сынов России евреи перестреляют, то кто будет детишек рожать? Трусы и предатели. Хороши же мы, русские, будем через пятьдесят лет.

Усатый хмыкнул.

- Что же вы предлагаете - убивать евреев? - поинтересовался он.

- Убивать, - горячо согласился Есенин. - Но, конечно, не всех. Среди них тоже попадаются приличные людишки. Но те, что нынче у власти, вся эта пархатая бешеная свора в кожанках… - Есенин икнул и поморщился. - Алеша прав, когда предлагает решительные действия!

В самом углу заведения сидел рослый детина с мощной шеей и толстым лицом. От говорящих его заслоняла ободранная ширма, невесть зачем поставленная хозяином пивной. На вид детине было лет тридцать или чуть больше. Детина этот обладал поразительным слухом, и от него не укрылось ни одно слово, сказанное Есениным и его собеседниками.

- И что же, - продолжал допытываться усатый итальянец, - многие русские так думают?

- Многие! - заверил его Есенин. - Почти все! А почему вы усмехаетесь?

- Да я вот подумал, что евреи правы, когда вас ненавидят, - сказал итальянец.

Есенин подозрительно прищурил светлые глаза:

- Почему ж это?