«…Ночь. То ли 3, то ли 4 часа… Горят скулы, печёт глаза. Все время протираю глаза, кровоточат. И слиплись так, что не видно ни зги. Куда ж ты завёл нас, Сусанин – герой? Это все жертвы ради моего перехода. Могло бы этого и не быть, не делай я переход. Но я все равно не соглашусь, что я мужчина, а не трансгендерная женщина, сколько ни пытайте. А пытка – на уровне НКВД и гестапо. Кажется, болит всё.»
«Пишу [диктую] под воздействием димедрола. Вкололи. Наверное, чтобы не буянила. И действительно – перо с рук валится, боюсь, что чернильницу опрокину.
Блиииин… Они (гестапо) ещё и уши подключили! Уши начинает жечь, а голова вся перемотана. Не погладишь, не успокоишь. Как в прошлый раз. Печёт всё сильней! Больно, аж жуть! Караул!!! Ну нет, все равно не сдамся и не соглашусь. "Я не сдамся без бою"! Тем более что в прошлый раз было на порядок больнее. Именно больнее. Но терпения хватало. А сейчас – мучительнее. И сил нет терпеть…»
«…Тааак; палачи из гестапо, мучающие слипшиеся глаза, кажется объединились с палачами НКВД, наступающими по всему ушному болевому фронту… Я попала в болевое окружение! Болит вся голова, без единого острова свободы! А лицо и подавно – все в огне!.. Какая-то фигнюшка, сзади, на макушке, медленно, но постоянно, наполняется кровью. Фея сказала, что это дренажная колбочка. Слипшиеся глаза горят все сильнее. Скулы печёт ещё больше. Зато нос дышит легко и непринуждённо. Не чета прошлому разу, когда я проснулась с тампонами внутри носа не могла им дышать. Пью воду мелкими глотками через трубочку. По-другому невозможно, даже с ложки. Выпила два стакана и не поморщилась. И не тошнит. Хоть и обещали – после операции много не пей, много не пей… Обидно только, что анестезиолог забегал только с одним этим напоминанием. А ведь симпатишный мужчинка, мог бы и цветы подарить!..»
Смутно нахлынули воспоминания… Вот меня раздели догола, одели полупрозрачный балахон с шапочкой, и упаковали в каталку. Вика перекрестила меня на дорожку, я показала ей ставший традицией знак «V» (Виктория). Вот операционная. Медсестры что-то там колдуют надо мной, заматывают ноги эластичными бинтами, а я вижу склонившегося анестезиолога.
– Как долго будет операция? – спросила я у него.
– Ну, на сегодня больше ничего не планируйте, – отвечает. Шутник, однако.
Не знаю, может это мне и показалось, но в первый раз мне меньше датчиков для кардиограммы ставили. Сейчас облепили штук восемь, наверное. И вообще, или операция сложнее, или отношение стало как к вип-персоне, или одно из двух. (Даже палата с холодильником и плазменным телевизором.
Поставили катетер. Надо мной медленно начинает раскачиваться рампа. Тяжелеют веки. О чем вы там интересно думаете, глядя на меня? На женщину с мужскими половыми органами, женской грудью полуторного размера, и с телом без единого волоска – вообще нигде, кроме головы?..
– Когда мне развяжут эти чулки, Игорь Михайлович?
– Ну почему меня вечно все путают?
– Ой, простите, Михаил Игоревич! У меня голова кружится, мне можно! – Говорю я, как выяснилось, уже в палате после операции.
– У всех кружится, всем можно, – проворчал он.
– А как я себя вела? – для меня вопрос вовсе не праздный, знать, что и насколько глубоко у меня в подкорке (