Дневник утраченной любви

Тревога ничего не боится, она сама есть страх неизвестно перед чем.

* * *

– У тебя начинается очередной этап траура, – утверждает Брюно. – Ты резко перестал работать, ослабил напряжение и стрессы, державшие тебя на плаву. Ты сбился с ритма. Ничего, все наладится.

Мне кажется, что приступы дурноты не имеют ничего общего с состоянием тревожности.

* * *

Грусть не похожа на тревогу. Когда мне не хватает мамы, я проваливаюсь в бездонную дыру, окруженную воспоминаниями. Испытывая тревогу, я падаю в пустоту – беспримесную, бесконечную, без стенок и дна.

В грусти я могу уцепиться за прошлое, в тревоге держаться не за что.

Грустное бытие означает, что нам чего-то не хватает. Тревога отнимает у человека все.

* * *

Я консультируюсь с моим врачом Аленом Г.

Он прибегает к методу исключения, проверяет анализы, кардиограммы, рентгенограммы легких и заводит речь о психологической причине.

– На твои плечи лег слишком тяжелый груз, ты взвалил на себя слишком большую ответственность: парижские гастроли, писательский труд, игра на сцене, поездки за границу, гонкуровские обязанности.

Мы беседуем в дружеском тоне, Ален советует сходить к психотерапевту, чтобы завершить траурный труд. Я покорно признаю, что сам не справляюсь, но в глубине души по-прежнему уверен, что болезненное состояние никак не связано с мамой.

– Мы не все о себе знаем, Эрик.

Я соглашаюсь.

* * *

Припадки продолжаются.

* * *

Становятся тяжелее.

* * *

В это воскресенье, во второй половине дня, я должен играть «Мсье Ибрагима» под Брюсселем. Наверное, ничего не выйдет, я не спал уже тридцать часов. Срочно приезжает Ален, оценивает мое состояние и прописывает анксиолитики.

Выпив таблетку, я сворачиваюсь клубком на полу, как раненое животное, жаждущее сдохнуть.

* * *

На Рождество мы едем за город. Я решаю не прикасаться к лекарству Алена – четвертушка таблетки усыпляет меня на двенадцать часов – но все-таки держу его при себе.

Визитка психотерапевта лежит в кармане, хотя я пока не решился набрать номер.

* * *

Приступы тревоги возобновились.

* * *

Все меня раздражает – люди, новости, фильмы, книги. Веду собак на прогулку по деревне и с ужасом смотрю на людей за стеклами окон.

– Почему они не убивают себя? Их жизнь ничтожна. Как и моя.

Дафна и Люлю действуют мне на нервы: смотрят просяще, ждут поцелуя, ласки, игры, косточки, прогулки. Цежу сквозь зубы:

– Болваны вы болванские, к чему все это? Ну дам я вам вкусненького, это что – цель жизни?

Я сержусь, мечу громы и молнии, преувеличиваю, несу чушь, отравленный опустошительной волной глобального отвращения.

Сегодня вечером я смотрел, как луна купается в тумане, и ругался с ней, как с мамой:

– Тебе повезло – ты исчезла. Раз – и нет тебя!

* * *

Я не узнаю себя. Мое место занял чужак.

* * *

Сколько я продержусь в таком состоянии?

И – главное – зачем держаться?

* * *

Единственный правильный вопрос: почему количество самоубийств не растет?

За что цепляются люди?

Для меня скандал – это не смерть, но жизнь.

* * *

Я проведу остаток дней в дурдоме. Это ясно как день.

* * *

Я кручу в руках визитку психотерапевта. Позвонить?

Зачем?

* * *

Я обливаюсь по́том, брожу по комнатам, пытаясь успокоить взбесившееся сердце, и Ян вдруг восклицает:

– Ну чистый наркоша!

Я замираю. Эврика!

Меня отравили.

* * *

Я уверен, что обнаружил первопричину моего ужасного состояния.

Несессер с моими лекарствами пахнет противно: я заметил это в Праге, где начались все беды. Из этого самого несессера я утром и вечером достаю нужные таблетки. На дне лежит открывшийся флакон, жидкость пропитала подкладку и коробочки. Вынимаю флакон и вижу на этикетке череп.

Фунгицид, купленный в Штатах, чтобы лечить грибок ногтей. Его даже нюхать запрещено, а я пил пропитанные этой гадостью таблетки.

Да, отравление имело место. По моей собственной вине – нужно быть аккуратнее.

* * *

Моя теория подтвердилась на практике: аптечку я отмыл, испорченные лекарства выбросил – и приливы прекратились, сердце не частит, я снова сплю, и, главное, отстала тревога.

Дело было не в психологии, а в физиологии.

Депрессия? Ее провоцирует тело, не душа. Наркотик изменил химическое равновесие, и я сломался, а теперь ко мне вернулись и прежний характер, и обычные чувства.

Мною манипулировал пришелец. Дьявол принял облик молекулы. Дьявол «химичен».

* * *

Я берусь исполнять долг счастья. Один этап пройден: ко мне вернулся хороший характер, и это замечательно.

Мама не только подарила мне жизнь, она сделала больше: дала мне прекрасную жизнь. Любопытная, живая, внимательная, энергичная, стремительная, наделенная исключительной памятью, чувствительная к настоящему, она умела восхищаться и ликовать.

Теперь мой черед!

* * *

– На что ты потратишь мамины деньги? – спрашивает Брюно.

– Жду хорошую идею, но она не торопится.

Я не хочу, чтобы эти деньги мертвым грузом лежали на счете и смешивались с другими поступлениями. Я должен вычленить их из банальных цифр.

* * *

Чувства живут парами, как тень и свет, одиноких чувств не бывает.