Дневник возвращения. Рассказы

Я обнял его, хоть он и сопротивлялся. Не пожелав торжествовать вместе со мной, он ушел, грозясь, что сообщит в полицию. Я же, несмотря ни на что, был счастлив. Я всегда был уверен в том, что я — личность, теперь это наконец заметили.

Ночной экспресс

Свое купе в спальном вагоне я нашел за пять минут до отправления поезда. К счастью, занято было только одно место, не считая моего, так что можно было рассчитывать, что ночь пройдет спокойно. Там уже кто-то лежал, из-под натянутого под самый подбородок одеяла торчал бледный острый нос. Он сразу же исчез из моего поля зрения, так как сказав: «Добрый вечер» и не получив ответа — тем лучше, значит, он уже спит и я освобождаюсь от обязанности вести светскую беседу, — я сел на нижнее место и начал раздеваться.

— Вы курите? — донеслось сверху.

— Спасибо, нет.

— Я не переношу дыма.

— Вам нечего беспокоиться, я не курю.

— Но если бы вы курили, я бы этого не вынес. У меня чувствительные легкие.

— Сочувствую вам, но вы можете не опасаться.

— А может, вы курите, только сейчас пытаетесь бросить. Захочется вам среди ночи закурить, и вы не сможете удержаться.

— Нет, я никогда не курил.

Голос умолк. Я снял носок.

— А может, вы начнете?

— Что?

— Курить. Некоторые начинают даже в позднем возрасте.

— У меня нет подобного намерения.

— Так только говорят, а потом поступают по-другому. А я бы этого не вынес.

— Кстати, у меня нет при себе сигарет.

— Так вы возьмете у проводника.

— Но неизвестно, курит ли он.

— А если курит?

— Тогда я вышел бы в тамбур, не стану же я курить в купе.

— А если дверь заклинит?

— Ничего страшного, поскольку я не курю, никогда не курил и не имею намерения начинать. Спокойной ночи.

«Спокойной ночи» я сказал несколько преждевременно, так как мне оставалось еще снять рубашку и кальсоны. Но мне хотелось прекратить разговор.

Это удалось, но ненадолго. Едва я успел снять рубашку, как он снова заговорил:

— Вы не гасите свет?

— Гашу, вот только разденусь.

— Некоторые любят перед сном читать, а я тогда не могу заснуть. Я очень чувствителен к свету.

— Я неграмотен.

— Вы можете рассматривать картинки.

— Здесь нет никаких иллюстрированных журналов.

— А фотографии? У вас, наверное, есть фотография жены, разве вы не посмотрите на нее перед сном?

— Я разведен.

— А дети?

— У меня нет детей.

— У каждого есть кто-то из близких.

— Нет, у меня нет никаких фотографий. Хотите обыскать?

— Ну, если не фотографии, то наверняка захотите осмотреть в зеркале прыщи или еще что-нибудь… А я не переношу…

Он не закончил, потому что я погасил свет. Донесся его вздох, наступила тишина, а я уже стал погружаться в сон, когда до меня донесся его вопрос:

— Вы храпите?

— Нет.

— Почему?

— Так уж сложилось.

— Странно, вообще-то, все храпят, а мне это мешает. У меня чрезмерно обостренный слух.

— Ничем вам, к сожалению, не могу помочь.

— А вы уверены, что не храпите?

— Абсолютно. А теперь позвольте мне заснуть, я очень устал.

Он позволил. Разбудил ли меня резкий свет и рука, дергающая мою руку.

— Послушайте, послушайте!

Я увидел его острый нос у самого моего лица. Свесившись вниз со своего места, он тянул меня за рукав пижамы.

— Послушайте, если вы не курите, не храпите и не оставляете свет включенным, то чего вы, собственно, делаете?

— Хотите знать?

— Да! Ведь должны же вы что-нибудь делать, только я не знаю что. Это меня так тревожит, что я не могу спать.

— Я душу.

— Что вы делаете?

— Душу. Голыми руками или с помощью шнура. Разве вы не слышали о знаменитом «Душителе из

Ночного Экспресса»? Он курсирует главным образом по этой линии. Покупает билет в спальный вагон под видом невинного пассажира, а ночью душит. Охотнее всего, разумеется, тогда, когда в купе, кроме него и жертвы, никого нет. Он извращенец, и этот извращенец — я.

До утра никто меня не беспокоил. Когда на рассвете я вышел в туалет, то обнаружил его в коридоре, в пальто и с чемоданом. Он просидел на чемодане всю ночь. При виде меня он встал и, волоча за собой чемодан, удалился в другой конец коридора.

Мне стало его жаль, нелегка жизнь впечатлительного человека.

Актер

Похороны великого актера происходили зимой. Снежная метель хлестала по непокрытым головам провожающих. Столпившись вокруг открытой могилы они внимали надгробным речам, но не могли не ожидать момента, когда закончится прощальная церемония, каждый бросит горсть земли и можно будет надеть шляпы.

И тут вдруг у коллеги покойного, тоже выдающегося актера, из руки выскользнула его красивая меховая шапка и упала в могилу.

Все заметили это, хотя никто не подал вида, что заметил. И все понимали, в какой трудной ситуации он оказался.

Влезть в яму за шапкой — неудобно. Оставить шапку в яме — до крайности глупо. Не только потому, что простуда тогда обеспечена, не только потому, что жаль шапки, хотя и это не пустяк. Но прежде всего потому, что вернуться домой с сознанием того, что ты здесь, а твоя шапка там, уже в могиле, пусть и в чужой, что она тебя как бы опередила и ожидает тебя, а может, даже и призывает — страшно.