Дневник возвращения. Рассказы

Те, кто забредал очень далеко и вернулся, так и не сумели полностью приспособиться к прежней жизни. Самые посредственные чиновники Британской империи, откомандированные в Индию, став пенсионерами, возвращались на родину не такими, какими были. Вольно или невольно, они уже были заражены чужим пространством и чуждой средой.

Да что говорить о чиновниках, у них жизнь в Индии в конечном счете была лучше, чем дома. Но вот что рассказал мне немец, побывавший в русском плену, один из немногих вернувшихся… Рассказал, что он и несколько его приятелей, которым тоже посчастливилось вернуться, теперь уже пожилые и обеспеченные граждане Федеративной Республики Германии, собирались иногда своей компанией и, выпив, пели, только для себя. Что же они пели? Печальные русские песни, которые им доводилось слышать вечерами, много лет назад, из-за колючей проволоки. Пели и вспоминали русскую луну. А ведь известно, как им жилось в русском лагере.

Уверен, что и я не раз буду петь мексиканские песни под аккомпанемент мариацкого хейнала[9]. Тем более, что — в отличие от немца в русском плену — кроме минут, часов и лет трудных и страшных, были здесь у меня минуты, часы и годы — прекрасные. Mexico, ту finest hour.

Ранчо Ля Эпифания, 10 июня 1996.

Шесть лет тому назад, в начале первого и героического этапа нашего пребывания в Мексике, мы с Сусанной находимся в поле за дорогой и при сильном ветре гасим пожар. Горят сухая трава, кусты, отдельно стоящие деревья и лес. Небо голубое, что нам известно только по воспоминаниям, поскольку сейчас нас окружает жаркая мгла и небесной голубизны не видно, а горное солнышко — мы на высоте двух тысяч семисот метров над уровнем моря — поддает жару, что мы весьма отчетливо ощущаем. Огонь по-партизански перепрыгивает то сюда, то туда, выскакивает и там, где его только что не было, и там где он был, но — как нам казалось, — мы его уже погасили. Тучи горящих стеблей кружатся высоко в воздухе и далеко переносят огонь. Он чертовски красный, адски подвижный и изобретательный. Но главное — он рычит, я не знал, что у огня такой голос. Позднее нам здесь еще не раз приходилось иметь дело с огнем при разных обстоятельствах, но в особенности я запомнил один случай. Ночь, тишина, я интеллектуально тружусь за письменным столом, и внезапно у меня возникает иллюзия, что где-то рядом находится зоологический сад, а в нем львы, чье рычание я время от времени слышу издалека. Я открываю ставни: тут же, рядом, за одним из окон башни простирается пашня, сейчас освещенная луной. За этим полем — полоса кустарника, за ней другое поле, купы деревьев, и снова полосы кустарника, полей и лесонасаждений, рощиц и перелесков. Я вижу, как приближается красная полоса, и слышу далекий, непрерывный рык не одного, а тысячи львов, вырвавшихся на волю… И все это под огромной мексиканской луной… Не знаю, почему в Мексике луна кажется больше, чем в любом другом месте.

Итак, мы с Сусанной гасим пожар — это, конечно, только так говорится — что могут сделать два человека с лопатами? Для нас было важно как-то действовать, не поддаваться, поскольку от пылающего поля нашу цистерну с бутаном отделяла только узкая дорога и низкая ограда. Цистерна, само собой, не герметична, и газ из нее улетучивается, она легко может превратиться в бомбу, а бомба — по соседству с домом. Если же загорятся придорожные деревья, то они припорошат огнем крышу, и так далее. Так что нужно хотя бы не пропустить огонь к дороге.

Я впервые играю в пожарного и познаю на своей шкуре, что это значит. А именно: дышать невозможно, так как горят легкие, и от дыма задыхаешься. Приходится то и дело прерывать работу и отходить от пламени, чтобы хоть немного подышать. Раскаленный воздух жжет глаза, от углей под ногами сгорают подметки. Сгорели бы и волосы, если бы не лысина и шапка (Сусанна обмотала голову полотенцем), зато опалены брови. От лопаты на ладонях появляются болезненные волдыри, ведь мы пока еще городские. Но ужаснее всего остервенение, ярость, которая тебя охватывает. В таком состоянии человек ни с чем не считается и скорее погибнет, чем отступит.

И мы не отступаем. Я еще молод, мне всего шестьдесят, и силен, лишь годом позднее меня забрали в больницу, из которой я вышел уже не таким, как прежде. Ну, а пока мы еще не отступаем, боремся.

На дороге, ведущей от деревни, появляется двухтонный «Шевроле». Подобные пикапы, «Шевроле» или «Форд», являются частью мексиканского пейзажа. В кабине всегда виднеются три или даже четыре сомбреро, до полутора десятка в сомбреро всегда сидят сзади на бортах кузова. Сегодня скорее увидишь не сомбреро, а шляпы техасского типа, примерно такие, как у ковбоя с рекламы сигарет «Мальборо», и — все чаще — кепки-бейсболки. Шесть лет тому назад преобладали традиционные сомбреро. Они куда-то едут, но, похоже, их главная миссия — езда как таковая. Иногда это federates, или, что еще хуже, judiciales, зловещая политическая полиция в штатском, а куда и зачем они едут — лучше не спрашивать.