Дневник запертого в квартире, или Сердца Под Октябрьским Дождём

Удивительно, я поверил, что увижу их в течение этого дня снова, сразу и безоговорочно. Возможно, именно эта вера позволила им найти общий язык с квартирой - а то, что эти трое смогут договориться, не вызывало сомнений.

Умом я понимал, что мои родители не могут быть настоящими, они неспособны причинить какой-либо вред, исключая, конечно, моральное давление, эти триста пудов снега, лежащие на моей черепушке. Думаю, то, что она в один прекрасный момент не выдержит, является одним из самых вероятных исходов.

Мама приближается ко мне по коридору, такая, какой была на закате жизни. В этот период - кажется, летом девяносто седьмого - она проводила в постели примерно половину дневного времени и редко выходила на улицу. Даже пенсию приносили на дом. Она шла, пошатываясь и придерживаясь за стенку, передвигалась по потолку, словно муха, вставшая на задние ноги. Мои глаза находились приблизительно на уровне её глаз, и я видел в них боль и упрямство. На ней домашний халат с большими зелёными пуговицами: прекрасно его помню. Скрывая худобу тела, он выставлял на обозрение предплечья, похожие в неверном свете на обглоданные кости.

Она остановилась, увидев меня. Сказала:

"Боже, сын, не стой там как призрак. Ты сведёшь меня в могилу".

Меня прошибло холодным потом.

"Это не я, мама. Ты сама".

Она задумалась. Потом улыбнулась краешком губ: в этой улыбке не было ни намёка на доброту.

"Старость, да? Болезнь? Две противные сестрицы, с которыми ты договорился, чтобы выгородить себя. Алиби - вот как это называют в бульварных романах".

Я несколько раз глубоко вдохнул и сказал:

"Это не я... я ничего не делал, мама!"

Она рассмеялась кашляющим, гиеньим смехом. Я заставил себя успокоиться. На это потребовалось время, но я справился. Улыбнуться ей в лицо - что может быть проще? Улыбка - страшное оружие против страхов, так говорят. Так же всем известно, что истерический смех - средство сомнительное. Я балансировал на грани, стараясь не свалиться на опасную сторону. Не сдвинуть с места лавину, которая увлечёт меня в пропасть. Возможно, призрачные люди, будучи теперь в сговоре с квартирой, того и добиваются. Мать всё так же стояла на потолке, покачиваясь и комкая халат на тощей груди, будто хотела добраться до сердца и проверить, хорошо ли оно работает. Смотрела на меня - глаза в глаза.

Я двинулся вперёд, словно сквозь тяжёлые шторы или плотную паутину. Потом сопротивление ослабло. Я прошёл сквозь неё, как сквозь клочок тумана! Мог ли я подумать, что это будет так легко десять, пятнадцать лет назад! Нет, тогда это было совсем не просто. А впрочем, в то время всё было наоборот. Тогда Я был клочком тумана, странным приведением, о котором знают, но которого принципиально не замечают.

"Убирайся из моей жизни, - сказал я. - Уходи и никогда больше не возвращайся. Я прекрасно обхожусь без тебя, ты же видишь".

"Валентин, - сказала мама. Я вздрогнул и обернулся. Как давно я не слышал своего имени из этих уст! Она тоже обернулась, лицо подёрнула болезненная гримаса. - Не слишком ли смело... Оглядись. Будет лучше, если ты разуешь глаза".

Свет погас. В первый момент я ничего не увидел. Но я знал, о чём она хотела меня предупредить. Я почувствовал на своём запястье стальную хватку. Почувствовал, как его выкручивают, выгибают, ломая кости. И когда лампочка снова зажглась, ожидаемо увидел перед собой красное распухшее лицо и маленькие злые глазки.

Отец был в размерах гораздо больше, чем я помнил. Возможно, его габариты отпечатались в моём разуме с той поры, когда я едва мог достать до его волосатой груди. Детские воспоминания - странная штука. Они словно дождь, что может пролиться посреди пустоши среднего возраста вопреки всем законам логики и здравого смысла. Сейчас он был зол как сатана. И находился, в отличие от мамы, в моём мире. В моей квартире. Прямо здесь. Под его весом стонал пол, от его рёва сыпалась на голову штукатурка.

"А-А-А-а-а. Я же сказал, что достану тебя, щенок", - прошипел он.

Я дёрнулся, но напрасно. Воспоминания делали меня кротким и послушным перед грубой силой, перед давящей властностью. А что, скажите мне, можно поделать с разбушевавшимся океаном? Как я ни пытался себя убедить, что всё это проделки разума, я терпел неудачу.

Тогда я сделал то, на что у меня не хватало смелости... нет, скорее отчаяния сделать в далёком детстве. Я наклонился и укусил его за руку, сжал челюсти так, что почувствовал ток крови по венам. Ощутив боль, решил, что он всё-таки сломал мне руку, и сжал челюсти ещё сильнее.

Сжимал их до тех пор, пока туша, кислый запах пота которой был таким знакомым, не исчезла, растворившись в воздухе. Я чувствовал вкус собственной крови - странно, но почему-то я сразу узнал её. Поначалу я решил, что сломал зубы о плоть отца, но потом понял что во рту у меня собственная кисть. Впору почувствовать себя собакой, укусившей себя за хвост.