Дневник запертого в квартире, или Сердца Под Октябрьским Дождём

Неожиданно Хорь понял. Возможно, и следовало позволить ей влачить своё жалкое существование дальше, смотреть цветные сны, думать о прошлом... но Виль Сергеевич так не считал. И Юра был с ним согласен. Вряд ли она понимает что натворила, вряд ли она вообще помнит о каком-то Славе, как и обо всех остальных, перед кем когда-либо блистала на сцене. Но разве это может считаться смягчающим обстоятельством? Разве незнание освобождает от ответственности?

У него заболела голова, и, отрешившись от нарастающей истерики, которая разрывала в клочья меланхоличную красоту лица Натальи, от увещевающего голоса детектива, что пёр вперёд как паровоз, учитель вдруг услышал стрекот собственного кузнечика. Он звучал не внутри, а как будто снаружи. Где-то высоко вверху, одевшись в полушубок туч, где первые заморозки превращали любой живой организм в кристаллик льда.

И тем не менее кузнечик продолжал петь. Мир сдвинулся - так автомобиль, который, потеряв сцепление с дорогой, улетает в колею. Ощутимо тряхнуло... но ни крошки земли не просыпалось с потолка, не затрещали колонны, и Виль Сергеевич продолжал говорить, а Наталья продолжала слушать, закусив три средних пальца правой руки и обхватив запястье левой.

- Именно поэтому вам и нужно уехать, - говорил детектив. - Страх смерти - это естественно. Но вам следует принять во внимание, что существование имеет мало общего с жизнью. Вы говорили о себе в третьем лице. Значит, пусть даже подсознательно, но понимаете, что я не пытаюсь подсунуть вам рыбные консервы под видом первоклассной форели. Мне просто виднее со стороны, как обстоят дела - мне и моему юному другу. Этот дом как спичечный коробок с дохлыми жуками. Он полон живых мертвецов, и вы - вот так сюрприз! - всего лишь одна из них. Я тоже... но это ненадолго. Я уже сделал свой выбор (он выразительно посмотрел на Юру, которого что-то отвлекло; он пялился в потолок). Советую и вам. Зря вы уехали. Вы должны были быть с Моше - до самого конца. Возможно, в этом случае он не стал бы желчным, ворчливым стариком, полным недоверия ко всему миру, так, будто тот мог умчаться в любой момент, оставив его на обочине.

- Я не дохлое насекомое, - тихо сказала женщина. Острые ноготки впились ей в ладони. - Я значу очень многое для многих людей.

- И обманываете их надежды - раз за разом, - сказал Виль Сергеевич. Было видно, как он утомился. Словно большой старый сыч, он уставился на молодого учителя. - Верно я говорю, сынок?

- Мне надо идти, - сказал Юра. Он говорил громко, пытаясь перекричать стрекотание, что напоминало теперь звучание минорной струны на банджо. В тишине подземелья его голос прозвучал как хлопок петарды. Высоко вверху зычным, тягучим смехом отозвался Копатель. - Алёна, она...

И побежал, пригибая голову. Супруга больше не была в его сознании костром, ради которого он жил. Сейчас она стала искрой, что, набирая скорость, стремится от огня прочь, чтобы угаснуть где-то на просторах холодной тайги. Лишённый какого бы то ни было романтического настроя, он не предполагал что подобная, воспетая во множестве песен, связь может существовать - но сейчас она ясно давала о себе знать.

Поторопись, - звенела она.

Блог на livejournal.com. 25 мая, 19:26. Окно в прошлое.

..."Эта девочка, Мария, - сказал я, остановившись у входной двери. - Твоя сестрица. Скажи, у неё ведь получилось? Она хотела сбежать, но вы, вы все были против. Так где она сейчас? У неё получилось или нет?".

Не дождавшись ответа, я опустился на корточки и, глядя на Анну снизу вверх, продолжил:

"Знаешь что? Мне кажется, Мария хотела, чтобы её кто-нибудь нашёл. Наверное, она не была полностью уверена в том месте, куда уходит. Но тем не менее оно показалось ей привлекательнее заточения в квартире. Расскажи, что ты знаешь. Как ей это удалось?"

Когда я уже решил что ответа не будет, он вдруг пришёл:

"У нас... никогда... так не получалось".

В промежутках между словами я невольно задерживал дыхание - чтобы в конце концов понять, что мне мучительно не хватает воздуха - настолько они были огромными.

"Что она делала? - взмолился я. - Что-то особенное? Пожалуйста, пожалуйста, скажи мне. Я знаю, у тебя нет причин меня любить, но..."

"Была... особенной..."

Я так радовался установившемуся между нами диалогу, что забыл о правилах предосторожности, которые сам же и установил. Я привалился к косяку, возведя очи горе и представляя себе Марию, маленькую птичку с колоссальной верой в свободу, птичку, которая сделала невозможное.

"Мне так одиноко здесь... Мне больно".

"Что я могу сделать для тебя?" - спросил я, но я был не здесь. Я всё ещё был далеко. И это чуть не стоило мне жизни.

"Пожалей... меня, - сказала она. - Обними и приласкай... Скажи... что всё будет хорошо".

Дурман ворвался в мою голову, словно морская вода, хлынувшая прямо в лица спящих моряков через пробоину в борту судна. Я едва почувствовал прикосновение к коже облака волос - они казались мокрыми и душными, как сирень. Потом ощутил жар, что терзал слившуюся с металлом плоть.