Дневник запертого в квартире, или Сердца Под Октябрьским Дождём (СИ)

Когда молчание стало невыносимым, он резко поднялся. За стойкой никого не было — персонал давно отправился спать, — но, войдя на кухню, Хорь сразу увидел кувшин с водой, специально оставленный для таких вот припозднившихся посетителей. Он наполнил два стакана, вернулся с ними за стол. Промочив горло, сказал:

— Хорошо. Я отвечу тебе. Нет, сейчас не лучшее время и место для того, чтобы шевелить угли в нашем семейном очаге. Но, как правило, подходящего времени для этого просто не бывает. И если кочерга попалась под руку именно сейчас — почему бы ею не воспользоваться?

— Давай я расскажу тебе одну историю.

Его катапульта была уже заряжена колкостью. После неуклюжих попыток защититься, Хорь жаждал перейти в контратаку.

— О том, как жить в гостиничном номере не один год и не разориться?

Но Саша отреагировала совершенно спокойно.

— Именно об этом, — сказала она. — О том, кто я такая и что здесь делаю.

Контратака захлебнулась.

— Внимательно слушаю, — покорно сказал Юра.

Откуда этот странный звук? Будто куда-то с хлопком всасывается воздух. Наверное, на кухне барахлит кран. Было ли это тем, что действовало ему на нервы с самого начала разговора? Пожалуй, нет. Не то. Что-то другое…

— Я приехала сюда в две тысячи втором, — тем временем сказала Саша.

— Значит, больше чем год.

— Гораздо больше. И сразу отвечу на твой вопрос: Пётр Петрович берёт деньги только с вас, — её глаза стали жёсткими. — С тех, кто ещё не высосан до конца. Кто ещё может послужить великой глотке.

— Да что у вас здесь, общество гурманов?

— Не перебивай, пожалуйста. Всем остальным позволяется жить в номерах, сколько они захотят, и у нас нет никакого желания уезжать куда-то, где придётся начать всё сначала. Места хватает всем. В доброй половине гостиницы живут только пауки да мухи. Мы создаём здесь видимость жизни, служим…, - неясное чувство отразилось на её лице, — Твоя жена не промахнулась с замечанием про режиссёра и актёров. Если продолжить её мысль, тогда мы — то есть я, Вениамин, Нурлаз, даже тихоня Лена, все — не более чем декорации. Но к этому мы ещё вернёмся. Сначала обо мне. Я приехала сюда в две тысячи втором году, чтобы забрать из детского дома своего сынишку.

Этот факт почему-то поразил Юру больше, чем сумасшедшие цифры.

— У тебя есть сын?

— Был. Я приехала четвёртого октября. Тридцать первого сентября его не стало.

Юра помолчал. Ему стало неловко. Подумать только, они с Алёной вели себя с этой женщиной возмутительно панибратски, смеялись и шутили над ней, воображая что существует какой-то заговорщицкий кружок, следующая ступень после бабушек на лавочке у подъезда, который от нечего делать придумывает себе правила и, забываясь, требует от других подчинения им… На то, чтобы занимать один и тот же номер отеля тринадцать лет с того момента как погиб твой сын, нужно недюжинное мужество. Хотя, прежде всего, конечно, нужна причина.

Саша смерила Юрия испытующим взглядом и продолжила:

— Ты, наверное, хочешь спросить, что он делал в детском доме. Как туда попал. Я расскажу. Дело в том, что я взяла на себя смелость решать, в каком мире будет расти мой сын. Я выбрала неполную семью и адские муки, которые были приготовлены его мамочке, против мира побоев и бесконечного зла, что устроил моему малышу отец. Так уж вышло, что некоторые мужчины рождаются чудовищами, и чудовищность их сидит под кристально-белой скорлупой. Я поняла это, но слишком поздно. Он не желал отпускать от себя ни меня, ни тем более малыша. Однажды ночью я подсыпала ему в воду снотворное, а потом задушила подушкой.

Она перевела дыхание. Юра сидел прямо и смотрел на неё во все глаза. Большая стрелка круглых часов на одной из стен встала в позу восклицательного знака. Страницы журнала на столике у входа, к которому учитель сидел лицом, шевелил вентилятор, который никто так и не выключил.

Пухлые губы Александры тронула улыбка.

— Даже под феназепамом он брыкался, что твой конь, но я уже тогда была не пушинкой. И конечно, кое-чего не учла. Я действовала на эмоциях и, как любой преступник, не думала о последствиях. Перед этим он сильно меня избил, и моему адвокату удалось убедить судью, что это было… чем-то, вроде самообороны. Однако убийство остаётся убийством, даже в состоянии аффекта. Мне дали восемь лет. Не буду рассуждать о незащищённости слабого пола перед мужчинами-тиранами и о недостатках судебной системы — для меня всё это давно в прошлом. У нас не было родственников, кроме мамаши моего мужа, ещё более невменяемой, чем он, и Егорку отправили в детский дом. Я не думала о последствиях, но помню, в ту бессонную ночь после оглашения приговора попыталась убедить себя, что ему там будет лучше, чем с отцом. Да, наверное, меня можно назвать оптимисткой…

Она попросила Юру принести ещё воды, и он принёс — сразу целый кувшин. Саша всё ещё казалась ему нереальной из-за какой-то на первый взгляд незначительной детали, которую никак не получалось уловить. Тем не менее её рассказ действительно задевал за живое.

— Если тебе тяжело всё это рассказывать, я не буду настаивать.