Дневник запертого в квартире, или Сердца Под Октябрьским Дождём (СИ)

— Это великая глотка, — голос стал едва слышен; он выходил словно через ноздри. Алёна склонилась над постелью. Она чувствовала запах смерти, но не испытывала рвотных позывов. Просто приняла его к сведению. — Великая глотка всему причиной. Я жила здесь всю жизнь, я знаю…

— Вы бредите, — с почти дочерней нежностью сказала Алёна.

— Мой разум ясен, — лицо индианки исказила гримаса. — Это дар великой глотки за то, что я не пыталась уехать. Что я делала вид, что всё нормально. Это жестокое, гнилое создание… но и безразличное тоже. Посмотри на него. Отвратительно, правда? Вокруг нас много отвратительного, но любое живое существо, не спрашивая у нас о нашем к нему отношении, хочет жить. Оно такое же. Ему нет места в нашем мире, не было и тысячи лет назад, но оно жило тогда, живёт и сейчас. Я знаю, о чём говорю. В болотах находили идолы…

— Этому… монстру здесь поклоняются?

Сухой смех звучал как кашель.

— Поклоняйся — не поклоняйся, оно найдёт тебе применение. Наши сыновья и дочери… те, кто родился здесь и вырос… некоторые предпочитают служить ему. Как трутни королеве. Приносят пищу, а иногда сами служат пищей, но всегда с радостью. Самых верных оно делает своими солдатами. А остальные просто живут, стараясь поменьше поднимать голову. Я была такой же, — она причмокнула губами, — но знаешь, милочка, мой Васька всё изменил. Он отступник, он захотел попрощаться с великой глоткой, забыть про неё, и погляди, что с ним стало. Что-то выело его изнутри. Звучит страшно, но на деле — ещё страшнее. Тогда я впервые обратилась по имени к этому чудовищу, я сказала: «Великая глотка, пожалуйста, верни мне моего сыночка, я стану самой верной твоей слугой». Но видно, мало во мне веры, мало преклонения. А я ведь старалась… посмотри, скажешь, что нет? О, как я старалась! Когда я тебе в первый раз помогла, я поняла, что всё зазря, что сынок никогда не станет прежним, а я никогда не стану такой, как они. Как актёры в спектакле падших душ. Таким и Васька был. Тогда я поняла, что ты будешь приходить снова и снова, до тех пор, пока не отнимешь крохи доверия, которые я успела заслужить.

— Простите, — сказала Алёна, не понимая, о чём говорит старуха. Однако слово «актёры» вызвало в ней живой отклик. — Но я не хотела вам зла, честно. Я лишь пытаюсь докопаться до правды. Для меня это очень важно.

— Конечно, — ворчливо сказала индианка. Жёлтые её волосы блестели, словно их намазали жиром. Кожа похожа на воск; казалось, стоит провести по лицу ладонью, как все морщины смажутся и молодость вернётся, как по волшебству. — Тебя ведёт твоя страсть. Я её вижу. Она обезобразила твоё лицо. Как свежий шрам… ты всё больше поддаёшься ей. Кто ты, охотник или жертва? Хм… хм, да, да, вижу. Ты жертва. Так откройся полностью, поддайся своей страсти: именно так и становятся блуждающими под дождём. Неприкаянными. Ты не обязана искать свою судьбу — судьба сама найдёт тебя. Ты пока ещё наполнена, но великая глотка уже тянется, желудочный сок бурлит. Посмотри, разве найдётся на свете хоть что-то, что может её избежать?

Жёлтые, потрескавшиеся ногти скребли по одеялу. Указательный палец вытянулся и коснулся запястья Алёны. Она отдёрнула руку и повернула голову к стене.

Теперь подробности не прятались за схематичностью и условностью. У существа на стене, бесконечно, назойливо повторяющегося, не было глаз, но была пасть; изображённая довольно схематично, она тем не менее оставалась ужасающе реальной. Тело, сильно раздутое к середине, напоминало формой желудок. Желудок с пастью — что может быть ужаснее? Сложно представить, что на свете может существовать более бесполезное существо.

— Оно… реально? — спросила Алёна.

— Куда уж реальнее. Живёт под городом, как корни гниющего дуба — ещё живые корни. Сотни, тысячи лет, возможно, миллионы… — старуха затрясла головой, сказала с неожиданной искрой смеха в голосе:

— Прости, но я не такая древняя. Могу рассказать только то, что слышала сама, в пору, когда слух был острее, а ноги достаточно резвы, чтобы унести меня от плохих людей, не испытывающих радости по поводу того, что их подслушивают. Кое-что мне рассказывал сын. Но он был немногословен. Заботился о матери.

Краем глаза Алёна увидела, как стена движется, перетекая сама в себя. Будто языки свесились из пастей до самого пола и жадно шевелятся поисках мошек, крошек, хоть чего-то питательного; Алёна терпела, сколько могла, а потом всё-таки повернула голову в сторону алтаря. Лишь подтёки на стене, да тень от комариных крылышек.

— Милая, ты спрашивала о птице, — сказала индианка.

— Да. Птица. Попугай. Она что-нибудь говорила?