Дневник запертого в квартире, или Сердца Под Октябрьским Дождём (СИ)

— Получилось, — сказал он и, примяв перед собой осоку, чтобы не выпускать из виду Витю, позволил себе опуститься на корточки. Вокруг побегов камыша танцевали мошки. Трава стонала почти человеческим голосом; в этом звуке чудились слова и даже осмысленные фразы.

Спенси вновь заговорил:

— Нашего любителя прогулок по озёрному дну называют лосиным пастухом, потому что даже такие гордые, своенравные животные не могут сопротивляться его гипнотическому взгляду и видениям, которые он насылает. Я сейчас выступлю в роли оракула и скажу: он будет очень недоволен, что ты увёл у него из-под носа лакомый кусочек. Детский страх, чистый и незамутнённый, как родниковая вода, и такой сильный, что его выброс можно сравнить с ударом электрическим током.

Хорь мрачно подумал, что неплохо бы было окунуть уродца вниз головой в воду и держать, пока он не перестанет вырываться, и пару минут сверх этого. Через несколько слоёв ткани он чувствовал тепло его тела, липкий жар, который бывает у человека, страдающего от тяжёлой болезни.

— Витя живёт в семье рыбаков, вон там, — Юра показал. Мальчишка, оглянувшийся в этот момент через плечо, оставил одно весло и помахал, думая, что учитель что-то показывает ему, и Юра в ответ махнул несколько раз: мол, поторопись. — Он родился здесь. С твоих слов я понял, что вы предпочитаете приезжих, вроде нас с Алёной.

— Чаще всего, но причина совсем не в этом. Дело в вас. Глотка сама находит и приводит сюда жертвы. Она всегда здесь, но щупальца её раскинуты далеко окрест. Она чувствует людей беспокойных, бедняг, не нашедших своё место в жизни, и предлагает им наживку, на которую они клюнут. Местные же по большей части просто трусы, — Спенси говорил с открытым пренебрежением. — Даже выйдя из материнского чрева, они предпочитают сохранять позу эмбриона. Не поднимать голову. Не задавать лишних вопросов. Остерегаться чужаков: всё равно они скоро исчезнут без следа или поселятся где-то рядом, опустошив своё сердце, как мусорное ведро. Ощущают силу, текущую вокруг, но не делают ни единого движения, чтобы познать её. Стратегию эту нельзя назвать ошибочной, ведь слуги глотки — они называют нас блуждающими под дождём, можешь себе представить? — предпочитают их не замечать. Тухлое, залежавшееся мясо. Но такие, как твой юный друг…

— Дети. Они живые.

— Вот именно. — Спенси подумал и прибавил: — Некоторые из них. Волнуются, переживают, любопытствуют.

Он вернулся к старой теме:

— Ты ничего не добьёшься тем, что сейчас остановишь мальчишку. Только отсрочишь неизбежное и привлечёшь к себе внимание лосиного пастуха. С ним нелегко бороться. Думаю, не погрешу против истины, если скажу, что это самый сильный и самый жестокий из последователей глотки, — Юре показалось, что Спенси покачал головой. — После его ужина нашей бедной Серенькой приходится расстараться, чтобы отскрести от стола и многочисленных тарелок кровь, копоть и жир. Но у меня есть парочка идей.

Юра поднял брови.

— Думал, вы держитесь друг за друга. Как большая дружная семья из телерекламы.

Спенси фыркнул.

— Не хочу иметь ничего общего с этим чудовищем. Он… не только он, все они напрочь растеряли талант к размышлениям. Разве ты не видел своими глазами, когда заглядывал в их лица? Вчера, сегодня утром?

— А что ты сам? — спросил Хорь, почувствовав, как волна неприятия высушила нёбо и заставила его почувствовать резкую боль в горле. — Играешь что-нибудь?

— Только самые простые роли. Их даже можно назвать безобидными. Тяжёлые пакеты, которые тащит из супермаркета «Ешь и пей» усталая женщина. Не веришь? Я могу сложиться так, чтобы поместиться в среднестатистический пакет, так же, как в твой капюшон. Главное, поменьше дышать. Шорохи на чердаке, содержимое корзины, которую почти сошедшая с ума тётка, думающая, что везде таскает с собой сердце собственного мужа, боится открыть. Я паразит, который лишь усугубляет и без того пагубное состояние наших… как сейчас модно говорить, клиентов.

— И это заставляет тебя чувствовать ко всем остальным пропорционально большую обиду?

Юра ожидал, что Спенси придёт в ярость, но тот неожиданно согласился:

— А знаешь, возможно, и так. Никогда не смотрел на проблему с этой стороны. Предпочитаю думать, что у меня есть собственное виденье того, какими должны быть слуги великой глотки. Смотри, он сейчас причалит. Убери с лица это испуганное выражение и веди себя, как ни в чём не бывало. Поинтересуйся, нашёл ли он что-нибудь. Скажи, что тоже хочешь посмотреть. У меня есть план.

Юра поднял голову. Лодка развернулась к нему левым бортом, подставив правый под ток ветра. Уже можно различить под бейсболкой лицо мальчишки, и Хорь увидел на нём то выражение, которого боялся. Сильнейшее возбуждение, и это ещё мягко сказано. Одержимость.

— Эй, дядь Юр. Как я рад вас видеть! Я нашёл… я, кажется, нашёл настоящее сокровище! — мальчик запинался от волнения. — Склад оружия! И ещё, кажется, мертвеца! Настоящего немецкого пленника!

— Где твои друзья? — спросил Юра. — Петька, и этот, как его… Лопатный?