Дневник запертого в квартире, или Сердца Под Октябрьским Дождём (СИ)

— Почему?.. Кто знает. Я был ей неприятен, — он встал и, повернувшись на пятках, зашагал в сторону болот, оставляя в податливой почве глубокие следы. Вокруг полной его фигуры тут же заплясали комары. Нащупав ногами тропинку, Алёна поспешила следом, стараясь ловить каждое слово. — Пока ты не растворилась в воздухе, я кое-что хочу показать. Если хочешь знать правду, тогда слушай: Мария ушла сразу, как увидела меня. Она очень испугалась. Она выглядела ровно так, как я её описал, взрослая женщина, где-то глубоко внутри всё ещё остающаяся маленькой девочкой, которая спряталась от злой матери в выдуманном мирке.

— То, что она говорила…

— Было плодом моего воображения. Но ведь так всё должно было закончиться, верно? Красный подарок был попыткой поднять мертвеца, и именно на младшую дочь возлагались наибольшие надежды. На её чистоту. На отсутствие пороков. Сможешь сама провести параллели?

Он потёр подбородок, водя глазами по сторонам, сказал:

— Всё, что ты видишь, придумано ей, и, надо сказать, она неплохо поработала. Иллюзия всё ещё держится.

Валентин вдруг остановился и что есть силы топнул ногой. Из-под подошвы сапога разлетелись водяные брызги. Кусты шиповника выплюнули какого-то мелкого пушного зверька, который затерялся за поворотом тропы.

— Хочешь узнать, куда делась младшая сестра? И я хотел бы. Одно знаю точно — здесь её больше нет. Когда я увидел Марию, я сказал себе: «Боже как она прекрасна. Она буквально светится изнутри!» У неё была почти прозрачная, нежная кожа, и, кажется, такой же прозрачной была её душа. Сдаётся мне, она просто просочилась сквозь решётку, через которую по каким-то причинам я не могу проникнуть. В момент засыпания я иногда вижу мою темницу… вижу её, как рыболовную сеть. Ячейки этого бредня, — он соединил по два пальца на каждой руке, так, чтобы получился квадрат, — слишком большие, чтобы удержать такую, как она. Но в самый раз, чтобы удержать меня и остальных узников.

— И она ничего вам не сказала? Ни единого слова?

Мужчина обернулся, уставив на Алёну колючие, полные безумия глаза. Его голос приобрёл странные, щёлкающие нотки.

— Назвала меня горбатым человеком, — Валентин сложил на обширной груди руки в гневном жесте. — Так и сказала: «Горбатый человек нашёл меня!»

— Вряд ли ей было дело до ваших физических недостатков…

— Всё это к вопросу о душе. Её душа — душа мечтательного ребёнка, который не успел сделать в своей жизни ничего плохого. Моя же обросла кораллами и полипами. Она тяжела и громоздка, как старая мебель, как выброшенный на свалку кусок покорёженного железа, бывший когда-то автомобилем. Видишь ли, отважный мой спаситель, в дневнике я почти не касался одной важной вещи — моего прошлого. А прошлое и настоящее, как я здесь выяснил, всегда составляют единое целое. Наши поступки, хорошие или плохие, — груз, который мы вынуждены таскать за собой до конца жизни.

Разве это не очевидно? — спросила себя Алёна, глядя в неподвижные, холодные глаза мужчины, но потом поняла: для многих — нет. Люди думают, что, порвав со старыми знакомыми и начав новую жизнь где-нибудь в отдалённом уголке планеты, они обеспечили себе алиби против мук совести. Но не в том ли состоит главная защита человека от самого себя, что с собой порвать невозможно?..

4.

После исчезновения жены Юра до самого вечера просидел наверху, возле окна, выходящего на озеро. Он чувствовал затылком, как остывает постель, но, подходя и прикладываясь щекой к подушке, с каждым разом убеждался, что она и была холодной. Словно не живой человек там лежал, а ящерица. Отброшенным хвостом на полу валялось полотенце, которым Серенькая обтирала Алёне лоб.

Несколько раз он выходил на улицу, но снова возвращался на свой наблюдательный пост, на шатающийся разом во все стороны стул с выгнутой спинкой, и сидел дальше, ожидая непонятно чего. В голове гуляло эхо.

Его встречали и провожали улыбками и кивками. Живее служители великой глотки от этого не становились: так же, как предметы в лавке старьёвщика не становились более актуальными, когда хозяин украшал их мишурой к новому году.

Было заметно, что случившееся ощутимо на всех повлияло. «Нисхождение! Нисхождение!» — звучало отовсюду, и Юра думал, что каждый из этих жалких, вычерпанных до дна людей с большим энтузиазмом занял бы место его жены. Все они завидовали чёрной завистью, но вместе с тем не могли удержать в себе бумажные, безумные восторги, как дерево не может удержать трепет листьев.

— На моей памяти ни разу ещё не случалось нисхождения, — сказал один из них, остановив Юру на крыльце. — Наш хозяин очень хорошо прячет свои сны. Очень! То, что в них ещё может проникнуть простой смертный, значит очень многое.

Юра сдержался и не начал махать кулаками только потому, что понимал — радость эта преждевременна. Может, оттого, что находился ближе других в тот момент, когда Алёна исчезла, а может, кто-то или что-то оказало влияние на его зрение, превратив глаза обычного очкарика в высокоточный инструмент.

Алёна не погрузилась на дно, она растворилась в воздухе.