Дневник

Среда, 7 сентября. Редкий день проходит без того, чтобы я не мучилась воспоминанием о моем отце. Я должна была поехать и ухаживать за ним до самого конца. Он ничего не сказал, но это потому, что он вроде меня, – но он должен был жестоко чувствовать мое отсутствие. Как могла я?!. Особенно с тех пор, как Бастьен-Лепаж тут, и мы так часто бываем у него, балуя и ублажая его на все лады… Как это было дурно… Мама – это совсем другое дело, – она не жила с ним очень долго и сошлась опять только каких-нибудь пять лет тому назад; но я – дочь!

И Бог накажет меня за это.. А между тем. Господи, если поглубже всмотреться в дело, мы ничем не обязаны родителям, если они не окружают нас своими заботами после нашего появления на свет.

И тем не менее… Но мне некогда как следует обсудить этот вопрос. Не только Бастьен-Лепаж вызывает во мне угрызение… У меня есть совесть, и эта совесть упрекает меня за мой поступок.

Четверг, 18 сентября. Я видела Жулиана. Мне его не хватало. Но мы уже так давно не видались, что нам почти не о чем говорить. Он находит, что я имею вид человека, достигшего своего, успокоенного, живущего только для искусства, – остальное не стоит внимания.

У Бастьен-Лепажа собралась вся его семья: мать и сестры. Они останутся до самого конца; но они, по-видимому, самые обыкновенные болтушки.

Это чудовище Бастьен-Лепаж заботится обо мне; он хочет, чтобы я в один месяц вылечилась от кашля; он застегивает мне кофточку и беспокоится, хорошо ли я укутана.

Один раз, когда он лег, и все собравшиеся около него сели, по обыкновению, слева от него, а я села справа, он повернулся ко всем спиной, устроился поудобнее и принялся тихонько говорить со мной об искусстве.

Да, конечно, он ко мне расположен, и даже есть некоторый оттенок эгоизма в его расположении. Когда я ему сказала, что с завтрашнего дня примусь за работу, он ответил:

– О, нет еще! Не покидайте меня.

Пятница. 19 сентября. Ему хуже. Мы не знали, что делать – уйти или остаться – перед этим человеком, кричавшим от боли, потом улыбавшимся нам. Уйти – значит показать ему, что он очень плох, а остаться – как на каком-нибудь зрелище, в то время, как он корчился от боли…

Я ужасна, я говорю об этом так неделикатно, мне кажется, что можно было бы найти выражения более… т. е. менее… Бедный!

Среда, 1 октября. Такая усталость и такая тоска! К чему писать?

Бастьен-Лепажу со дня на день – хуже. Я не могу работать. Картина моя не будет окончена… Вот, вот, вот…

Он уходит от нас и очень страдает. Когда находишься там, как будто отрываешься от земли; он парит уже где-то выше нас. Бывают дни, когда и я чувствую себя так. Видишь людей, они говорят с тобой, отвечаешь им, но уже не чувствуешь себя на земле – какое-то спокойное, уже не мучительное равнодушие, как будто грезы в опиуме… Так он умирает. Я иду туда только по привычке. Это только тень его. Я тоже наполовину только тень. К чему же? Он не чувствует особенно моего присутствия; я не нужна ему; я не обладаю даром оживлять глаза его. Ему приятно видеть меня – вот и все. Да, он умирает, и мне это все равно. Точно что-то ускользает мало-помалу.

Впрочем – все кончено. Все кончено. В 1885 году меня похоронят.

Четверг, 9 октября. Вы видите – я ничего не делаю. У меня все время лихорадка. Оба мои доктора ничего не стоят. Я позвала Потена и опять отдалась в его лапы. Он меня вылечил один раз. Он добр, внимателен, честен. Но, кажется, моя худоба и все остальное зависит не от груди; это совершенно случайная, схваченная мною штука, о которой я не говорила, надеясь, что и так пройдет, и заботясь только о легких, которые не в худшем состоянии, чем прежде. Но к чему докучать вам всеми моими недугами! Дело в том, что я не могу ничего делать!.. Ничего! Вчера я начала одеваться, чтобы поехать в лес, и два раза готова была отказаться от этого – такая слабость. Но все-таки я туда добралась.

Воскресенье, 12 октября. Я уже не могла выйти. Я совсем больна, хотя и не лежу. О, Боже мой. Боже мой! А моя картина, моя картина! Моя картина!

Жулиан пришел навестить меня. Так, значит, уже говорят, что я больна?

Увы! Как скрыть это? И как пойти к Бастьен-Лепажу?

Четверг, 16 октября. У меня ежедневно ужасные истощающие лихорадки. Я провожу целые дни в зале, переходя с кресла на диван.

Дина читает мне романы.

Я более совсем не могу выходить, но бедный Бастьен-Лепаж выходит. Его приносят сюда, он устраивается в кресле, вытянув ноги на подушках. Я – совсем подле, в другом кресле, и так время проходит до шести часов. Я укутана массой кружев, плюша. Все это белое, только разных оттенков. У Бастьен-Лепажа глаза расширяются от удовольствия

– О, если бы я мог писать!

А я?

Кончена картина этого года.

Суббота, 18 октября. Бастьен-Леоаж приходит почти ежедневно. Мать его возвратилась, и пришли все втроем.

Потен приходил вчера. Мне не лучше.

Воскресенье, 19 октября. За обедом у нас были Тони и Жулиан.

Понедельник. 20 октября. Несмотря на прекрасную погоду, Бастьен-Лепаж вместо того, чтобы отправиться в лес, приходит ко мне. Он почти не может ходить: брат поддерживает его под руки, почти несет его.