Дневники

Мы с Аликом пытаемся подать некоторые чудачества Юрки как такие свойства психики, которые связаны с ограниченной вменяемостью, однако наши попытки затолкать его в больницу, избавив от лагеря, слишком неуклюжи и банальны, чтобы оказаться успешными. А главное, они, по-видимому, противоречат намерениям КГБ – в ином случае даже намека на психопатию бывает достаточно. Но почему сам он не хочет нам подыграть? Боязнь ярлыка «психически ненормален»? На него это не похоже. И прежде некоторые странности его поведения давали повод здравомыслам, проводящим слишком близко от себя черту, за которой начинается безумие, считать его не вполне нормальным. Он относился к этому со спокойным пренебрежением. Или он решил, что искать снисхождения суда – да еще таким путем – унизительно? Боюсь, он получит наравне со мной.

18.12. Выступления свидетелей порой были прекомичными. А над словами Пелагеи Степановны, Юркиной матушки, я смеялся, чуть не плача, – столь простодушны были ее слова и столь печально ее лицо. «Он мне все твердил, что за ним следят. Да плюнь ты на них, сыночек, говорю – подумаешь, что следят? А за кем не следят? За мною всю жизнь следят, а я – ничего… Ну все-таки пошла я на Лубянку. Принял меня какой-то офицер. Я говорю: перестаньте преследовать моего сына, он никакой не враг вовсе…»

Прокурор: – А почему вы пошли именно на Лубянку, а не куда-нибудь еще? Почему вы решили, что за вашим сыном следит именно КГБ?

Она: – А кто же еще? Что уж я глупая что ли совсем?!

До понедельника нам дали перекур.

Лурьи: – Сейчас начнется дополнительный опрос. Может вы решитесь на осуждение такого способа репатриации?

Я: – Ни-ни. Могу сообщить только, что сожалею о случившемся, но боюсь, что это прозвучит весьма двусмысленно.

Лурьи: – Я хочу высказать сомнение относительно заключения экспертизы о кастете как об оружии ударно-раздробляющем

– он ведь обмотан толстым слоем резины.

Я: – Вы обратили внимание, что майор Ревалд, давая первое описание кастета, записал: «ударно-оглушающее оружие», а потом… Но все это неважно. Вы, Юрий Иосифович, в результате, извините меня, понимания своего бессилия что ли – в такого рода делах… Вы, да и не только вы только лично, а вся защита, как-то ориентированы на суд присяжных, на какое-то книжное представление о политических процессах…

Лурьи: – Вы думаете, это первый мой такой процесс?

Я: – Я знаю, но все равно… Только вашим пониманием невозможности завопить о главном я объясняю всю эту возню с мелочами, все эти нюансы, психологизмы – кому они нужны, если главное замалчивается?

Лурьи: – Какое главное?

Я: – Что человек имеет право жить в том государстве, которое соответствует его взглядам, вкусам и чему там еще… Иначе он раб. Что преступники это те, кто препятствует свободному выезду, тем провоцируя преступления, подобные нашему. Что пора поосновательней расстаться с привычками тех времен, когда сажали за высказанное вслух предположение, что в США рабочий получает больше советского. Знаете такое лагерное присловье? Сижу, говорит, за антисоветскую агитацию – обозвал колхозную корову блядью.

Лурьи: – Мелочи тоже нельзя упускать из виду. Времена, глядишь, переменятся, климат помягчает – может, пересмотр дела назначат. Тогда всякое лыко в строку пойдет.

Когда дело дошло до Сильвы, Лурьи спросил ее, высказывал ли я в ее присутствии антисоветские взгляды. Она говорит – нет. Прокурор возмутился этим «нет», указав на противоречие его прежнему «да» – в ходе следствия. И Сильва совершенно правдиво (в смысле описания одной из чекистских уловок), хотя – для спецпублики – и неубедительно, рассказала, как у нее вырвали это «да». Привожу ее слова по памяти. «Я все время говорила, что никогда не слышала от него антисоветских высказываний. Тогда следователь сообщил мне, что Эдуард давно во всем признался, в том числе и в антисоветских убеждениях, которые он высказывал налево и направо. И все якобы подтвердили, что он делился с ними своими взглядами. Выходит, дескать, он только тебе, своей жене, не доверял. Мне не хотелось создавать впечатление, что он, посвящая всех во что-то, мне этого не открывал, и я сказала, что знаю о его убеждениях антисоветского характера, что он высказывал их мне. На самом же деле это не так».

19.12. Суд – выматывающая штука. Полдня проспал и еще хочется. В понедельник прокурор ляпнет речь.