Дневники. 1913–1919

24 марта. Пятница. Усердно занимался Гневушевым до 3 час. и после небольшой прогулки до 7-го часа, так что порядком устал. Есть люди, для которых революционная деятельность была приятна своею таинственностью и опасностью. Как же они теперь будут себя чувствовать? Чем займутся, раз уже ни подпольной, ни опасной деятельности не будет? А между тем, этот род людей едва ли сразу исчезнет; он нарождался столетием.

25 марта. Суббота. Утром после прогулки стал продолжать работу над рецензией и порядочно ее продвинул, как пришел без телефонного предупреждения, что теперь редкость, Алексей Павлович [Басистов], от работы меня оторвал и никакого особого удовольствия мне не доставил. Он продолжает быть в каком-то радостно-энтузиастическом состоянии, идущем очень вразрез с моим настроением. Поэтому разговаривать с ним было мне не особенно приятно. Вчера в 10 час. вечера звонил ко мне по телефону оставленный при Университете А. М. Фокин с предупреждением, что они, оставленные по русской истории, придут ко мне 25-го в 3 часа. Я думал, что придут только мои, но каково было мое удивление, когда явились ко мне все, весь наш «рассадник»: Л. И. Львов, Рыбаков, Новосельский, Сергеев, Яцунский, Лютш, Иванов-Полосин, Фокин, Никольский, Голубцов. Л. И. [Львов] прочитал мне адрес, очень тепло написанный и с сильно преувеличенными похвалами. Я отвечал несколькими словами о судьбе русского профессора, которому редко удается пройти свою стезю мирно и беспрепятственно, не потерпев аварии сверху, снизу, справа или слева. В них я вижу будущих профессоров и пожелал им работать в такой автономной школе, где бы уже никакие аварии не грозили и где бы можно было беспрепятственно служить науке. У меня сидел в это время в кабинете Д. Н. Егоров. Мы вошли в кабинет. Молодые люди начали говорить о том, что события выбили их из научной колеи, что они чувствуют потребность объединения и хотели бы над какими-либо вопросами работать коллективно. Обсуждая этот предмет, мы, однако, ни к чему не пришли. Я говорил, что разыгравшаяся буря, конечно, мешает научным занятиям, но что она все же пройдет и настанут более благоприятные условия. Подготовка же к экзамену есть все же дело индивидуальное. Так мы ни к чему и не пришли. Мы еще посидели за чаем. Я был очень тронут таким сочувствием; все же я был взволнован, хотя и меньше, чем при приеме студентов, потому что был предупрежден. Пришел Вл. А. Михайловский, и мои молодые люди стали прощаться. Я еще раз их горячо поблагодарил. После таких проявлений мое университетское злоключение как-то отошло у меня куда-то вдаль. Может быть, даже и лучше бы покончить университетскую деятельность с таким заключительным аккордом? Кто знает, что сулит будущее? Появятся у студенчества новые запросы, удовлетворять которые смогут новые молодые ученые силы, а не мы, старики. Вечер провел с Вл. А. [Михайловским], беседа с которым так мне приятна за последнее время.

26 марта. Воскресенье. Дождь и холод. Вчера у нас множество народа, сегодня – никого. Я заходил к m-me Яковлевой по хозяйственным делам. Работал усердно над Гневушевым. Вечером у всенощной. Миня первый раз был отпущен один к Угримовым86 и один вернулся оттуда.

27 марта. Страстной понедельник. Работа над рецензией. У обедни и у всенощной в церкви Успения на Могильцах. Была у меня только что приехавшая из Петрограда курсистка

A. С. Шацких. Она разыскала описи всех бумаг Сперанского для Комиссии, которая занята изданием его бумаг87, и показывала их мне. Это ценное разыскание, которое очень облегчит издание его бумаг. На улице встретил студента Витвера и еще раз благодарил его за сочувствие. Он мне рассказал о том, как они подавали заявление обо мне в «коллегию ушедших профессоров», т. е. А. А. Кизеветтеру. Вечер дома за книгой Заозерского, отлично написанной.

28 марта. Вторник. День прошел в работе над рецензией и в церкви у обедни и всенощной. Вечер за чтением Заозерского. В кондитерских существует такой порядок: поступающим туда на службу позволяется есть сладкое вволю; они объедаются и по большей части делаются к нему равнодушны. Я опасаюсь, как бы того же не случилось и с нашей свободой. Объедятся и потеряют к ней вкус. Но вот что касается вообще продовольствия, то дело становится прямо дрянь. Вот уже более недели, как нет в Москве белого хлеба. Питаемся черным, но еще в достаточном количестве.

29 марта. Страстная среда. Сильнейший постоянный проливной дождь все утро, и мы с Миней не пошли в церковь. Продолжал пристальнейшим образом работать над рецензией. Получил очень задушевное, сочувственное письмо от B. И. Саввы из Харькова. Вечером у всенощной – тихий приют от шумящей бури.