Дневники. 1913–1919

10 мая. Среда. Утром все покрыто снегом, сквозь который на деревьях проглядывает зеленая листва. Так бывает иногда, когда выпадет ранний снег в октябре. К середине дня показалось солнце и стало теплеть. Я весь день за кандидатскими работами и за писанием отзывов о них. Окончил этот труд только к 7 часам вечера. Но зато с кандидатскими этого года совсем покончено, и чувствуешь, что гора спала с плеч. После обеда, часов в 8 явились ко мне два студента «по очень тяжелому делу». Оказалось, что студент Троицкий, усердно занимавшийся у меня в семинарии и только что окончивший государственные экзамены, впал в тяжелое психическое расстройство. Мы раздумывали, как быть, решили позвонить М. К. Любавскому с вопросом о психиатрической клинике. Он указал, что ею заведует временно Н. С. Корсаков. Я позвонил к нему и получил самый любезный ответ. Не думал, что он меня знает. Он обещал устроить Троицкого. Во время этих наших забот пришел Д. Н. Егоров, а затем С. К. Богоявленский, и мы провели вечер в дружной беседе. Печальные вести об армии. Московские солдаты не хотят выходить в лагерь, ссылаясь на то, что там они будут лишены возможности «вести культурно-просветительную работу». Как будто государство держит их, кормит, поит, одевает и обувает не для военного дела, а для культурно-просветительной работы! Идут дебаты по этому вопросу в ротных и прочих комитетах и в Совете солдатских депутатов122 – и это называется «армия»! Да, революция хороша, когда она сменяет старый порядок новым, лучшим; но хороша ли она, когда сменяет старый порядок полным беспорядком, полнейшим хаосом и развалом! Верховный главнокомандующий Алексеев произнес речь на каком-то, уж не знаю на каком, съезде офицерских делегатов – и речь эта прозвучала совсем уже похоронным звоном123. Было войско, и нет его!

11 мая. Четверг. Вознесенье. Был у обедни в Зачатьевском монастыре. Тепло и солнце после двух дней бури, холода и снега. В мое отсутствие звонили ко мне студенты, приходившие по делу Троицкого; оказывается, несмотря на карточку Корсакова, в психиатрическую клинику его не приняли, отговорившись тем, что принимают только военных. Странно. Студенты хотели мне позвонить в час дня, однако не звонили. Адресов их, равно как и адреса Троицкого, я не знаю и не знаю, чем кончились их попытки. Говорил по этому поводу с Готье по телефону. Он обещал потолковать с Шамбинаго, у которого большое знакомство среди психиатров, однако Шамбинаго уловить ему не удалось, о чем он мне сообщил вечером. Окончил чтение рефератов университетского просеминария. Были у меня за завтраком Покровский, затем за чаем Поржезинский с ответными визитами; последний с увлечением и художественно говорил о путешествиях по Волге на пароходах. Под вечер, вернувшись с прогулки, я застал у себя А. А. Кизеветтера в беседе с Лизой. Много говорили о «товарищах», которых он изучил в совершенстве. Государство мне всегда не казалось привлекательным учреждением, всегда я видел в нем необходимое зло; в моем представлении оно неразрывно соединялось с казармой и тюрьмой. Теперь тюрьма раскрыта, казарма пустует или буйствует, и государство обратилось в какой-то грязный трактир П-го разряда без крепких напитков. Было бы ужасно, если б было с крепкими напитками.