Дневники. 1913–1919: Из собрания Государственного Исторического музея

Был у епископа Дмитрия, где нашел М. К. Любавского, Боголюбского и академических: Глаголева, Введенского, Алмазова. Принимала участие также игуменья Скорбященского монастыря302. Шла речь о распределении лекций. Епископ – очень симпатичный на первый взгляд человек. Он уже считает меня зачисленным в преподаватели. Я не возражал ввиду того, что с 1 ноября до конца февраля в Академии будут каникулы. А дальше, разумеется, придется отказаться. Что меня крайне изумило, так это то, что преподавателем всеобщей истории архиерей называл Д. Н. Егорова. Удивление достигло высшей степени, когда я, придя домой и говоря с Егоровым по телефону о предполагаемом заседании Исторического общества, узнал от него, что никто с ним ни в какие переговоры еще не вступал и он своего согласия не давал, да и не сочувствует этому делу. Вечер дома с Миней.

13 октября. Четверг. День рождения Л [изы]. Мы с Миней ходили покупать в подарок конфеты. Все утро за работой над Петром. От 4 до 6 очень оживленный семинарий по Псковской грамоте. Вечером обедал в «Праге»303 с Г. К. Рахмановым, Любавским и Лейстом. Говорили об университетских делах и о войне. М. К. Любавский сообщил слух о гибели нашего дредноута «Мария» и на нем адмирала Колчака304. Я не поверил.

14 октября. Пятница. Утром работа над Петром. Продолжал пересмотр 1692 г. Семинарий на Высших [женских] [курсах]. В профессорской по пятницам в тот час, когда я бываю, довольно много народа и живые разговоры. Толковали о несчастии с дредноутом «Мария», но никто не знает ничего определенного. У румын дела крайне плохи305. Общий тон наших разговоров был довольно минорный. Вечером мы с Л [изой] были у Готье, звал к себе также Д. Н. Егоров на рождение; но слово дано было уже раньше Готье, и мы остались ему верны. Нельзя сказать, чтобы получили особенное удовольствие, так как были люди нам совсем незнакомые; фамилий их при представлении я не расслышал и с кем имею честь говорить – не знаю.

15 октября. Суббота. В Университете читал о норманском вопросе. Заходил купить Мине детскую типографию, о которой он «мечтал» целую неделю. Дела наши везде плохи – военное счастье опять не на нашей стороне. Вечером дома за чтением новой книги Герье «Философия истории»306.

16 октября. Воскресенье. Стоит великолепная морозная ясная погода. Утром большая прогулка по Девичьему полю, а затем с 11 ч. утра и до 8 вечера работал над биографией Петра с очень небольшим перерывом, когда приходил со своей магистерской программой оставленный при Университете по русской истории Иванов-Полосин. Л[иза] с Миней не были дома, уезжали к Нине Петровне на крестины, и я воспользовался окружавшей меня тишиной для работы. Пересмотрел весь 1693 год.

В Румынии дела крайне плохи, а Саррайль не движется из Солуня307 и занимается, кажется, только тем, что боится предательского удара со стороны греков в спину308. Тягостное положение.

17 октября. Понедельник. Утро в высокой степени неприятное: пришли полотеры натирать полы какой-то мастикой, черт бы их побрал. Возились до часу дня и очень мешали. Все же я успел кое-что сделать по биографии Петра. Л [иза] с Миней после обеда уехали к Богоявленским, и я, пользуясь опять тишиной, работал до 4 часов. Затем стал собираться к Троице и вышел из дому в 5 ч. Претерпев мытарства в трамвае и иззябнув в вагоне, я добрался до гостиницы в 9 ч. вечера и, почитав книгу Корсакова, собираюсь отходить ко сну.

18 октября. Вторник. Читал в Академии, кажется, весьма неважно о колонизации Суздальского края. Забыл имя князя Северского, переведенного в Чернигов309, а до лекции знал его. На практических] занятиях беседовал со студентами о преподавании истории в средней школе. Затем был диспут Чернявского, инспектора Тобольской семинарии, защищавшего книгу о Феодосии Великом310. С очень мелкими возражениями, крайне неинтересными, выступали Глаголев и новый профессор церковной истории священник Лебедев, погрузившийся в одни хронологические мелочи. Было довольно томительно. После официальных оппонентов несколько замечаний, но широкого характера сделал А. И. Алмазов и говорил интересно. После диспута мы пили чай в профессорской и обедали в академической столовой. Диспутант, зная вкусы коллегии, каким-то образом достал, привез с собою две бутылки водки, и это было предметом долгого балагурства.