Дневники. 1913–1919: Из собрания Государственного Исторического музея

28 октября. Пятница. Утром несколько поработал над биографией Петра. Был в Архиве МИД, где виделся и с Веселовским. С. К. Богоявленский передал мне книгу Гневушева о новгородском населении в XV в. по писцовым книгам (древнейшим)324 – громадный том с таблицами, и таблиц больше, чем текста. Я несдержанно резко отозвался о таком способе писания, сказав, что все эти таблицы пригодны более на топливо. Во всех этих огромных томах по русской истории редко встретишь не только мысль, но и хоть бы мысленку; все материалы и материалы, мелочь, гробокопательство. Досадно! Маленькая книжка С. М. Соловьева, статья К. С. Аксакова были куда более значительны чем теперешние фолианты, в которых печатаются груды сырья, по большей части ни на что не нужного. Был на семинарии на Курсах. Отправил ответ Б. Л. Модзалевскому, в котором изложил ход своей работы о Петре, с предложением выделить биографию Петра в особый том, который издавать выпусками. Не знаю, примут ли это предложение, вернее нет. Вечер был дома.

29 октября. Суббота. Читал лекцию в Университете о деятельности киевских князей X века; порядком устал. Вечером заседание ОИДР. Реферат Гр. П. Георгиевского о Походяшине, который роздал состояние на дела благотворительности под влиянием Новикова325. Очень интересно. Были выборы в Комиссии по присуждению премий Иловайского и Карпова326. Мне не хотелось в первую, но был выбран в обе. Затем случилось еще горшее. Когда в заседании Комиссии Иловайского после заседания Общества поднят был вопрос о рецензенте представленного сочинения (единственного) – Гневушева, того самого, о котором я резко говорил вчера, – Иловайский стал называть меня. Я отказывался, указывал на Веселовского, Готье, Грекова, но Иловайский почему-то упорно настаивал, чтобы я взял на себя рецензию. Чтобы сделать ему, как учредителю премии, приятное, я, наконец, согласился. Белокуров убеждал меня, указывая на хорошее вознаграждение рецензенту – 300 рублей. Но свобода для биографии Петра была бы много милее. Ужинали у Мартьяныча Любавский, Белокуров, С. К. [Богоявленский], Готье и я. Матвей Кузьмич [Любавский] сообщал множество политических слухов, которым я, однако, не верю.

30 октября. Воскресенье. Сырая, туманная погода. Весь день не рассветает. Утро провел в работе над Петром, но успел сделать очень немного. У меня был большой прием посетителей после завтрака. Курсистка Михайлова, разыскивающая свое сочинение, которое я читал весной 1908 г. Она подала его Грушке во время последней сессии государственных экзаменов, а он его потерял. Благодаря справке с моей записной книжкой дело уладилось. Затем был некий учитель Боголепов, желающий заниматься историей, но, как оказалось, всеобщей, а не русской. Далее, кончивший Университет Федоров327 по делу тоже о кандидатском сочинении, которое он собирается писать; магистрант Варшавского университета Добролюбов – ищущий темы для диссертации, показавшийся мне человеком весьма недалеким и необразованным; Феноменов – намеревающийся держать магистерские экзамены. Наконец, Сережа Голубцов.

Последнее явление мне было очень приятно. Он порядочно сделал по своей магистерской программе. В нем будет толк. Посещения заняли у меня время до 5 часов. Я немного прогулялся. Вечер провел дома вдвоем с Миней; все остальные ушли. Л[иза] в оперетку с Маргаритой. Миня все еще в постели, с сильным кашлем. Читал вечером книгу Герье, «Философию истории».

31 октября. Понедельник. Окончил пересмотр и переписку 1693 г. Работал упорно с 10-го часа до 2. Не поехал в Академию на диспут, именно чтобы поработать дома. У нас был доктор Рар, нашел у Мини бронхит. Велел держать его еще недели две в постели. Я заходил в Сберегательную кассу взять свою книжку и слышал разговор двух служителей: «Что уж вести войну дальше! Ослабли! Берут стариков, что они теперь сделают? Ни ходить, ни бегать не могут! Уж если с молодыми ничего не сделали, что ж теперь со стариками сделают!» Если такое настроение начнет распространяться – трудно будет вести войну дальше.

Слухи, сообщенные Матвеем Кузьмичем [Любавским], относительно взрыва пароходов в Архангельске оказались верными, но только отчасти. Взорвался один пароход со снарядами, а не 16, как он говорил. Все же катастрофа ужасная – ранено и убито на судах и на берегу более 700 человек328.

1 ноября. Вторник. Утро за Петром. Пересматривал 1694-й год. Затем был в факультетском заседании, на котором Грушка предложил от имени факультета войти в Совет о возведении английского посла Бьюкенена в почетные члены Университета. Я не возражал, конечно, но мне это предложение было не по душе. Оно все же – порыв, а с англичанами, холодными, чопорными и расчетливыми, порывы недопустимы. Это не с французами.