Дневники 1913-1919

Оказалось, что это профессор Духовной Петроградской академии Титлинов. Он произнес приветственную речь к корпорации Академии о падении старого режима, который не вернется, о новой России, о свободной церкви и т. д. Затем объявил, что это не Совет, а созванное им собрание корпорации, и что тут ректор не председатель, а такой же член, как и другие. Затем он спросил ректора, подчиняется ли он власти обер-прокурора, на что ректор отвечал, что он повинуется только Синоду. Вопрос был предложен несколько раз. Ректору, после того как он заявил, что считает ревизию незаконной, следовало бы уйти, но он остался. Началось тягостное расследование дела В. П. Виноградова, разбор пространного доноса ректора, который он уже читал в Совете осенью, и опрос ректора и членов корпорации по отдельным пунктам этого произведения. Зрелище было тяжелое; положение ректора униженное. Многие показывали против него. Был изобличен священник Гумилевский в том, что, как он признался «по иерейской совести», он был в раздражении против В. П. Виноградова⁸¹ и потому дал такой резкий отзыв. Ревизор обращался к ректору с вопросами в бичующей форме: «Что вы скажете, Ваше преосвященство, по поводу этой части вашего доноса или этой вашей клеветы и т. д.». Ректор давал ответы иногда прямые, иногда уклончивые, иногда отказывался отвечать, сидел на диване, как затравленный зверь. Возникли пререкания по поводу журнальной записи лекций В. П. Виноградова, которую потребовал ревизор для расследования того пункта доноса, что Виноградов читал все протестантские и католические учения и обращался к текущей предосудительной литературе вроде Арцыбашева и проч. Ректор отказался выдать эту журнальную запись, ссылаясь на то, что она нужна ему для самозащиты. Ревизор настаивал на своем; наконец ректор согласился выдать ее под расписку и принес ее, но, однако, никакой расписки не дал. Все это продолжалось с 12 до 5 час. Мы страшно устали. Я был потрясен всем происшедшим. В 7 часов вечера назначено было продолжение заседания. На этот раз собрались в профессорской комнате и уже в отсутствии ректора, так что расследование остальных дел, имевшихся у ревизора: о степени А. И. Покровскому⁸², о Громогласове⁸³, – прошло быстро и бледно. Говорились вещи всем давно известные, и ревизия кончилась к 9 часам. Затем Туницкий прочел текст пожеланий от Академии на имя обер-прокурора, предлагая их обсудить сейчас же в присутствии ревизора. Но все были утомлены до крайности и решили отложить обсуждение до завтра. Из Академии я отправился к И. В. Попову, где состоялось собрание группы, которой принадлежала инициатива текста пожеланий. Тут бурные дебаты возбудил вопрос о 1-м пункте: немедленное удаление ректора. Ф. М. Россейкин и я были против этого, предвидя, что на этот пункт не пойдут зависимые от ректора священники и монахи и, таким образом, произойдет раскол. Мы предлагали вместо этого пункт просто о выборном ректоре, оставив в стороне личность. Я вернулся домой в 12-м часу. Так провел я 50-ю годовщину своего рождения. Здравствуй – Старость!

14 марта. Вторник. Утро за преждеосвященной обедней в академической церкви на похоронах Муретова. Студенты прекрасно пели. Не было никаких обычных в этих случаях речей. Видно было, что о покойном мало кто думал. Ректор обедни не служил, но вышел на отпевание. В час дня, опустив М. Д. Муретова в землю, мы собрались в профессорской для подписания протокола вчерашней ревизии. Затем решили собраться в 4 ч. для обсуждения пожеланий. По окончании чтения протокола И. В. Попов сделал ревизору устное заявление о том, что ректор потерял теперь всякий моральный авторитет и дальнейшее пребывание его в Академии невозможно. Вдруг Туницкий, вопреки сделанному постановлению, встал и прочел читанную уже вчера бумагу с пожеланиями, с включением 1-го пункта об удалении ректора. Как только монахи и батюшки это услыхали, тотчас же исчезли из профессорской, подобрав полы ряс, бежали под разными предлогами. Осталась одна наша группа. Туницкому пришлось выслушать немало укоризн. Решено все же было собраться в 4 часа и пригласить всех повесткой. Я обедал у И. В. Попова. Мы оба очень устали и мало разговаривали.