Дневники, 1915–1919

Уже почти «воскресенье следующей недели», хотя и не совсем, — вообще-то даже не близко, так как прямо сейчас Л. читает лекцию в Беркенхеде[355], а потом еще целую ночь, полагаю, будет ехать домой ко мне[356]. Я нахожу невозможным чтение после поездки по железной дороге; не могу открыть Данте[357] или думать о нем без содрогания — отчасти из-за огромного количества газет. Лотти принесла мне все скопившиеся выпуски «Times». Я чувствую себя так, словно много двигалась и продолжаю двигаться, лишь бы поддерживать жизнь. Я имею в виду, что поездки в Эшем и Чарльстон скорее отвлекали меня от мыслей о том, насколько странно и одиноко я себя чувствую. Одиноко не в прямом смысле, конечно. Сначала я провела 2 дня с Саксоном — много разговоров, усиленных его повышенной теплотой близости. Он все еще удивляется собственным ощущениям: вынимает их, смотрит, как они сочетаются, хочет убедиться в их качестве. Конечно, качество очень высокое. Единственный минус в том, что недостаток мужественности в каком-то смысле и украшает и принижает его. Рискну предположить, что это влияние не очень заметной, невыдающейся натуры Барбары. Но, конечно, Саксон по-своему изыскан: такой чистый, мудрый, добрый и чувствительный. Самое любопытное, что он не способен принимать решения и инстинктивно избегает риска, стремясь к бездействию и неподвижности. Когда нужно заказать такси или уголь, он нерешителен как семидесятилетняя старая дева. В интеллектуальном же плане Саксон достаточно самоуверен, но дотошен. Он влюблен и в то же время доволен тем, что Барбара выходит замуж за Ника.

В Чарльстоне появилась новая гувернантка, мисс Эдвардс, очень симпатичная, довольно резкая, не слишком воспитанная или образованная молодая женщина, которая, надо полагать, привыкла покорять своими огромными глазами, белокурыми волосами, прямыми темными бровями, а теперь чувствует себя не в своей тарелке — там, где ее привлекательность не имеет значения. Некому строить глазки — кроме Банни, который сохраняет невозмутимость. Но она воспитывает Джулиана, контролирует его, а ее французский, очевидно, звучит гораздо естественней английского. Я хотела спросить, что она думает по этому поводу. Вчера весь день шел дождь, поэтому я никуда не выходила; утром писала об Аксакове[358], а после обеда сидела в студии. Дункан рисовал стол, а Несса копировала Джотто[359]. Я выдала все свои обрывки сплетен. По сути своей они великие, эти художники: очень мало самосознания, а там, где у меня колючки и выступы, в их разуме — широкие и гладкие пространства. Тем не менее, на мой взгляд, мало кто обладает более сильной хваткой и напором, чем Несса. Лишь двое маленьких и очень активных мальчиков держат ее в напряжении. Мне нравится то ощущение целостной природы в действии, которое она создает. Я имею в виду, что в работе Несса очень практична и профессиональна, в отличие от Дункана и Банни, которые в каком-то смысле, конечно, любители. Полагаю, это влияние детей и ответственности, но я всегда помню, что в ней сильна любовь к фактам. Сегодня утром ко мне в комнату пришел Джулиан, сразу же свернулся калачиком на кровати и продолжил читать книгу с изображением райской птицы[360]. Он сказал, что прочел «Историю» Гардинера[361] около пятидесяти раз. Ему не понравились короли, потому что они скучные, но интересен Ньюкасл[362]. Насколько я поняла, история Ирландии надоела Джулиану своей бесформенностью, а еще он не мог понять, почему в Американской революции[363] не было правой стороны, и это его раздражало. Джулиан считает, что если бы мы уступили в вопросе налогов, то добились бы цели без их ведома, как это случилось с другими нашими колониями. Квентин позвал его на урок, иначе бы он еще долго говорил. Испытываешь настоящий шок, обнаруживая, что ребенок наследует эти старые головоломки и рассуждает о них. Как жаль, что для каждого следующего поколения не может быть новой истории, и до чего ж странно передавать старье новым мозгам! Осмелюсь предположить, что однажды он будет много работать. Это признак старости, когда начинаешь интересоваться молодым поколением и видишь в нем большую добродетель?

Но я была рада приехать домой и почувствовать, что моя настоящая жизнь вернулась — жизнь здесь с Л., я имею в виду. Одиночество — не совсем верное слово; кажется, что личность человека эхом разносится по всему пространству, когда рядом нет того, кто может вместить в себя эти вибрации. Написано не очень вразумительно, но и само чувство странное, словно брак — это завершение игры музыкальных инструментов, и звук одного-единственного проникает в душу, точно скрипка, лишенная своего оркестра или фортепиано. Скучная сырая ночь, так что я буду спать. В наше отсутствие, разумеется, произошел налет.

3–5 ноября, суббота — понедельник.