Дневники, 1915–1919

Вернувшись домой, мы застали Сидни Уотерлоу, уже сидящим в кресле у камина. Он был в очень хорошем настроении и произнес «Я» с каким-то трепетом гордости; на самом деле он постоянно занимался мирными переговорами в Париже[470], с тех пор как мы познакомились. Будучи застенчивым и неуверенным в себе, Сидни получает огромное удовольствие от своих побед; в его тоне слышен тот же трепет робкого самодовольства, когда он говорит о детях [о сыне и дочери]. Я смеялась по поводу нашей последней ссоры. Он хорошенько обдумал все еще раз, как будто это имело значение, и был крайне доволен тем, что тучи рассеялись. Саксон пришел на ужин слишком поздно. Я положила ему еды, и он пожаловался мне на невероятный эгоизм Аликс, которая не может сама собрать свои вещи, а теперь ждет Кэррингтон. Саксон считает это любовью, а я — имитацией влюбленности. Она переняла это у Джеймса[471], а теперь видит то же самое в Саксоне и, полагаю, чувствует свое превосходство. Сидни остался на ночь, а Саксон задержался до одиннадцати. Он пытался заговорить лишь трижды и то довольно педантично, в своей старой манере, которую он в последнее время совсем забросил.

15 декабря, суббота.

Холодный, но солнечный день. Кажется, у нас давненько не было выходного. Сегодня никакой печати. Мы отправились на прогулку по старому маршруту: через парк, по аллее и обратно вдоль реки, которая быстро разлилась и отрезала путь, заставив нас проползти по перилам, чтобы добраться до суши. Улицы похожи на кембриджские: люди идут прямо посередине. Отчасти это связано с очередями в «Lipton’s[472]». Удержаться на тротуаре довольно трудно, и автобусы норовят тебя задеть. Вернулись домой и устроили большое чаепитие только для нас двоих. Тьма бумаг и газет. Конечно же, Перера пришел проконсультироваться по поводу одного документа, и они все еще сидят в комнате Л.

17 декабря, понедельник.

Кажется, я уже упоминала, что понедельник — день похода по магазинам, но, пока не забыла, хочу рассказать о вчерашнем вечере с Молли Маккарти и Уолтером Лэмбом. Вот как было дело. Уолт предложил нам на время свои карты Норфолка. Решив, что являться за ними без приглашения немного грубо, мы попросили принести их, после чего осознали невыносимость перспективы встречи с ним. Но кого еще позвать в последний момент? Семейство Стрэйчи опустело из-за Тидмарша[473]. Сквайр обручился. В итоге небеса смилостивились, и я вспомнила о Молли. Глухота, кажется, придает ей, подобно заиканию, некую пикантность. Она…

В четверг 20 декабря Вулфы отправились в Эшем на Рождество. Вирджиния сделала одну запись в своем Эшемском дневнике — отчет о погоде, еде и гостях, который она пересказала в следующей записи по возвращении в Хогарт-хаус.

3 января 1918, четверг.

Я забыла, кто именно вошел в тот момент, но у меня есть оправдание, ведь уже четверг, 3 января 1918 года, и мы только вернулись из Эшема. Однако помню, что последние дни были полны людей. Я начала рассказывать про Уолтера и Молли. Она отправила свой роман в «Chatto & Windus», назвав его «Оркестр на причале» или «Кольцевая ограда»[474]. Последнее, по-моему, скука. Наряженный Уолтер Лэмб вел себя несколько подозрительно при появлении королевской семьи, а еще он не стал бы снова стрелять в тех кроликов, чтобы развлечь меня. Потом у нас в гостях была Кэ, которая подумывает об отставке, а следующим вечером приезжал Боб[475], чьи карманы набиты георгианской поэзией[476], со своими разговорами о книгах, вопросами о цене печати у нас и продажах; посреди беседы ворвалась Нелли, чтобы сообщить о прозвучавшем сигнале тревоги. Поэтому половину ужина мы провели в подвале, а Боб так тараторил, что к выстрелам приходилось прислушиваться у окна, хотя они были достаточно громкими. Помню, как он налегал на большую тарелку с пудингом из сала[477], а Л. сидел на деревянном ящике в нише для угля, читая газету, и нашел там одну из моих красных ручек. Отбой тревоги прозвучал около десяти вечера; налет не удался, хотя Барбара и Саксон пострадали сильнее, чем мы в Хампстеде.