Дневники, 1915–1919

Не стоит ждать особых событий от первой же страницы новой книги, но они есть, поэтому обозначу три факта разной степени важности: успех клуба «1917», разговоры о мире и поломка моих очков в черепаховой оправе. Разговоры о мире (в конце концов, самый важный пункт) вспыхивают раз в три месяца, вызывая некий трепет надежды, потом затихают и снова раздуваются. Во что все это выльется, не хочется и гадать, ибо есть какое-то суеверие насчет предсказаний, однако нельзя не чувствовать, как что-то надвигается и грядет, — просыпаешься и видишь скрытый ропот в каждой газете. Залог успеха «1917» — в совместном чаепитии. Там мы встретили Аликс, устроившуюся по привычке у камина, в компании юных революционеров, одного офицера и двух демократических чиновников болезненного вида. Комнаты светлые и менее формальные, чем обычно, — видны следы «Omega». До Клуба я прошлась по обычному маршруту: была в «Partridge & Cooper[490]», прогулялась через Линкольнc-Инн-Филдс[491] в «Mudie’s». Л. провел вторую половину дня в Комитетах[492]. Только что звонила Маргарет и хотела проконсультироваться с ним по поводу нескольких мирных акций, в которых она участвует. Говорила с Аликс о книгах, которые она могла бы написать:

— Человек несчастен без работы.

— Ох, совершенно несчастен, — эхом отозвалась Аликс, бросив взгляд в сторону Джеймса, я полагаю. — Нет надежды написать что-то стоящее, ведь я вижу вещи такими, какие они есть.

5 января, суббота.

Мы отправились в Хэмптон-Корт[493] впервые, кажется, с тех пор как катались там на коньках. Мы прошли через Буши-парк[494], и табун лошадей воспользовался возможностью перебежать с одной стороны на другую. Позолоченная статуя[495] окружена льдом, поверх которого был дюйм воды, и я пробила корку своим зонтиком. Клумбы в парке одинаково голые, за исключением одного желтого и розового цветков, полагаю, примул. Рядом стояли мешки, которые, по мнению Л., могли служить инвентарем для гимнастических упражнений миссис Крейтон[496]. Мы заглянули в ее окна и, как обычно, не увидели ничего, кроме огромных пергаментных фолиантов, думаю, итальянской истории. Мы прошли по возвышенному берегу под деревьями к реке и сели на одну из полукруглых пустых деревянных скамеек. Было холодно, но безветренно. Потом поехали на трамвае в Кингстон и пили чай в «Atkinsons» [неизвестное место], где больше одной булочки в руки не отпускают. Сейчас на всем экономят. Большинство мясных лавок закрыты, а та, которая работает, оккупирована толпой. Нельзя купить ни шоколад, ни ириски, а цветы стоят так дорого, что вместо них я собираю листья. На большинство продуктов у нас талоны. Лишь витрины магазинов тканей изобилуют товарами. В других же выставлены консервные банки или картонные коробки, несомненно, пустые. (Это попытка писать в лаконичном историческом стиле.) Внезапно начинаешь замечать войну повсюду. Полагаю, где-то на фермах Нортумбрии[497] или Корнуолла[498] еще сохранились нетронутые очаги роскоши, но в целом у всех столы довольно пустые. Газеты, однако, процветают, и за 6 пенсов мы получаем достаточно бумаги для розжига на несколько недель. Человек по имени Ричардсон разрабатывает сложнейший математический метод голосования в окопах[499].

6 января, суббота.

Чертовски сырой день. Я оставила Л. на станции, так как он собирался ехать в Хампстед, чтобы ответить на вопросы Маргарет. Дома пила чай в одиночестве. Аликс и Фредегонда пришли на ужин. Покрутившись вокруг Клайва, Барбары, Гарсингтона и т. д., разговор остановился на теме совести: социальные обязанности и Толстой[500]. Джеральд [Шоув], читая на днях Толстого, решил отказаться от табака, но теперь утверждает, что заповеди автора касались более распутных людей, поэтому ему курить сигареты можно. Он всерьез подумывает открыть питомник после войны и угрожает отказаться от своего капитала.

— Какой с этого толк? — спросил Л. — Хуже ничего не придумать. Мы не хотим, чтобы люди жили на 30 шиллингов в неделю.

— Психологически это может оказаться необходимым для уничтожения капитализма, — заметила я.

— Я не согласна, — сказала Аликс. — Кроме того, кому он отдаст свои деньги?

— В идеальном государстве каждый получал бы £300 в год, — продолжил Л.

— Пожалуйста, дайте мне хоть один довод, который я смогу запомнить и передать Джеральду, — взмолилась Фредегонда.

Теперь я и не помню, что это был за довод.