Дневники. 1918—1919

...о чем думаешь на улице, поймав себя: вот телеграфный столб против моего дома без проволоки, хорошо в ненастную ночь спилить его, грязью замазать (никто и не заметит) и за ночь — всю ночь работать! — наколоть дров.

На площади Революции (Сенной) хоронили 14 удавленников, оставленных казаками на ст. Боборыкино.

Вспоминали вечером про Оптину Пустынь, старца Анатолия — неужели и там теперь конюшни и казармы?

А. М-у пришла в голову мысль поступить в Слепуху псаломщиком, шутка шуткой, а может быть, это и есть его счастье. Вообще мы теперь даже не различаемся, а разветриваемся до первозданных элементов, живем инстинктом дьячка-прадеда, купца-лавочника и пр. Разложение совершается так: поболит, поболит и отпустит, во время отпуска собираешься с силами, проверяешь багаж, можно ли еще пожить... можно! и заключается мир с прошлым до нового удара и следующей затем новой маленькой надежды, что как-нибудь переживем и увидим звезду истинной жизни. А эта истинная жизнь рисуется... Рабочий: «И с жандармами?» Казак: «Ты ел хлеб при жандармах?», то есть теперь уже не в царе дело, а в животе, поел, а потом все прочее. Море соленой воды, и человек весь в мечте о глотке настоящей воды, и вся жизнь в мечте о воде, так и теперь жизнь настоящая воплощается в жажде хлеба насущного. Христос ведь не разговаривал с голодными, а насытил их[249].

Дом после солдат: окна растащены, двери; без окон, без дверей дом, и ветер выносит на улицу тряпье, рогожки; и эти рогожки и тряпье собирают на топку.

На улицах развешивают картины с изображением крестьянина-«середняка».

30 Октября. Воет ветер, гремит железными крышами, все мертво, и даже оставшаяся еще кое-где зелень деревьев — мертвая трупная зелень. Нет ничего. Только сахар Мамонтова создает какую-то внешнюю корку бытия: крепит; и как выпьешь рано утром чайку с сахаром, то само собой перебрасывает жизнь на следующий день.

Ветер воет и гремит, и доносятся к нам выстрелы войны, единственно великой, вечной войны: наука вся питается сказкой этой войны человека с природой, искусство по-своему твердит то же самое...

Ветер студеный, мороз, земля холодная, три босых солдата катят пулемет по городу, дребезжит:

— Начальник сказал: «Гуляйте (грабьте) по городу, а скажут что: из учебной команды».

Провезли три воза раненых и еще один пулемет.

Слухи, что разбита наша красная армия (медведь назад идет). Другие слухи, что 12 полков Мамонтова разбиты под Воронежем. Третьи слухи, что Мамонтов Тулу взял. А еще будто Деникин с Петлюрой сражается под Киевом и вся армия от Тулы бежит на Украину...

Стужа ужасная и притом страх, что нас разденут, непременно разденут!

«Люблю морозы и отдаленные седой зимы угрозы»[250], — сказал тепло одетый «буржуй».

Тов. Калинин, общественность и счастье. Народ по Троцкому.

К вечеру признаки накопляются: прошло человек триста солдат; которые босые, которые в рубашках. Проехали знакомые, крытые белыми колпаками повозки, обозишко кучками назад едет. Говорят, что бой идет весьма ожесточенный под Чернавой.

Приехал Калинин, председатель ЦИКа, говорят, он рабочий, честный, хороший человек. Был митинг, и некоторые наши рабочие прониклись мыслью, что нельзя быть посередине. Я сказал одному, что это легче — быть с теми или другими. «А как же, — сказал он, — быть ни с теми, ни с другими, как?» — «С самим собою». — «Так это вне общественности!» — ответил таким тоном, что о существовании вне общественности он не хочет ничего и слышать.

Говорю вождям марксизма:

— Все теории только метятся и никогда в цель не попадают, а вы себя вели до большевизма так, будто не только прицел важен абсолютно, но и заяц в ваших руках, немудрено, что нашлись энтузиасты, которые сказали народу «пали» по нашему прицелу. Теория, други мои, только метится, стрелок не по теории стреляет...

— Народ, — сказал откровенно вождь большевистского социализма, — это скотина, которую нужно держать в стойле, это всякая сволочь, при помощи которой можно создать нечто хорошее для человека. Когда утвердится человек, мы тогда будем мягки и откроем стойла для всей скотины. А пока мы подержим ее взаперти.

Председатель ЦИКа Калинин держал Елецкому пролетариату речь:

— Деникин, конечно, вначале принесет вам избавление от голода, он мало расстреливает, вначале будет вам хорошо, а после зажмет, так действует всегда буржуазия, вначале мягко, а потом жестко. Мы действуем наоборот, вначале жестко, а потом мягко (то есть когда утвердится человек, стойло будет открыто).

Идиоты царства небесного сошли на землю проповедовать в России С.Р.Ф.Р[251].

Председатель ЦИКа установил факт «чрезвычайно любопытного» явления, что во время русской коммуны исполнительная власть совершенно разошлась с властью законодательной (то есть писали одно, а делали другое).

Обвинительный акт: проверить источник моего яда и злобы, дабы не становиться в тупик, когда рабочий говорит:

— А как же общественность?