Читаем Дневники 1920-1922 полностью

Что может быть роскошней вида павлиньего хвоста! когда весной первый раз старуха выпустила его на двор, все любовались, восхищались, останавливались и разговаривали о красоте тропических стран, откуда принес к нам павлин свои радужные цвета. Теперь все привыкли, мальчишки плюют на хвост, бросают в хвост щепки, обливают водой, а у взрослых у всех решительно одно с трудом сдерживаемое желание, проходя мимо, наступить на хвост. Вот лебеди, те живут на озере, редко подплывают, и к ним сохранилось у всех благоговейное отношение, если бы они жили на дворе или мы бы жили на озере, то непременно бы их тоже заплевали. Видно, красота должна только иногда показываться. Только хлеб никогда не наскучит: хлеб и хлеб.

Закраснелись ягоды бузины, зажелтели на березах листики, видно, что уже глубокое лето. Как хороша наша природа, как она умна тем, что показывается разно и проходит… Если бы она остановилась на весне или на лете, то была бы, как павлиний хвост.


2 Июля. На горках рожь подняли, местами жнут.

Наш крестьянин противится техническому новшеству в земледелии, как всякий практик сопротивляется вооружению теорией в его деле. Не прав он: его ум должен быть открыт знанию. Но и наши пересмысленные теоретики, лишенные практической осмотрительности, тоже не правы. Нужна культура здравого смысла или уменье пользоваться знанием, обязательные и для теоретика и для практика. Главный смысл трудовой школы и есть эта культура здравого смысла, воспитание осмысленного действия. Не надо этим, однако, чересчур увлекаться, как Джемс, и говорить, что воспитание «сводится в конечном счете к организации в человеке таких средств и сил для действия, которые дадут ему возможность приспособляться к окружающей социальной и физической среде».

Разве приспособление к среде может быть поставлено всепоглощающей целью воспитания?

И сам Джемс потом говорит, что обновление жизни народа исходит от мыслящих людей, распространяясь сверху книзу. Значит, не приспособление, а действенная мысль у самого Джемса стоит в углу воспитания.


3 Июля. Первое утро после периода дождей и холода — совершенно ясное, тихое, но уже заметна как бы легкая усталость в природе, задумчивость. Ай, дни-то уменьшаются!

У писателя символ должен быть в сердце и чувствуется, как «самое главное», о чем нужно писать; если это самое главное сознается головой и потом к нему подгоняются материалы, то получается «символизм» — литературная школа или теория писательства, которой не воспользуется ни одни настоящий писатель. Символ живет у писателя в сердце, а у читателя в голове, читатель рассуждает и создает школу.

Символизация (соединение) значит духовная деятельность человека, сводящая мир к единству (Богу).

— «Изобретение… и подражание — вот… те две ноги, на которых человеческий род шагал по своему историческому пути». (Джемс.)


Прекрасен освещенный лучами восходящего над озером солнца верхний белый угол моего открытого окна! Живот мой варит черный хлеб и картошку отлично, был бы хлеб, была бы картошка! Прекрасен восход. Красавец павлин, задрав хвост до невозможности, стал в воротах усадьбы всей своей синевой и радугой к солнцу.

Проезжий с возом, закрытым брезентом, увидал меня в окне неожиданно, засуетился:

— Здравствуйте, товарищ!

Догадываюсь: под брезентом у него запрещенное, провозит зарей, пока спят.

— Все буржуи из дома выехали? — спрашивает.

А уж сам, вижу, всем буржуям буржуй, догадываюсь окончательно: под брезентом запрещенное.

— Буржуи, — говорю, — известно, из всех усадеб выехали, а вон последний.

Указал на павлина.

Спекулянт обрадовался: раз уж товарищ перевел разговор на павлина, — воза не коснется.

— Вы сами кто будете?

— Здешний шкраб!

Совсем успокоился: шкрабы все равно, что нищие, силы никакой не имеют, одно слово шкраб.

— Красота! — указал на павлина. — Ну, счастливо оставаться.

— Счастливый путь!

Поспешай, поспешай, вон выходит Василий Иванович, заведующий ссыпным пунктом, он тебе не шкраб, содрал бы с тебя не одну бутыль самогонки!

— Ай, ай, ай! — сказал Вас. Ив.

— Что?

— Да хвост-то, хвост-то! Красота! Происхождение птицы вам, Мих. Мих., известно?

— Райская птица.

— Райская, я понимаю, а из каких стран?

— Из райских, конечно.

— Из райских, Господи, есть же такие страны, хвост-то, хвост-то.

— Пав, пав, пав! — крикнула старуха.

Павлин сложил хвост и побежал к старухе клевать.

Кузнец подошел, злой человек, желчный, недоволен пайком своим.

— Зерно выдают? — спросил старик.

— Выдают.

— И тебе паек?

— Паек.

— Советская Русь! люди голодные, а они птицу… и старуху для птицы содержат.

— Что поделаешь, красота! — сказал Вас. Ив.

— Красота, а польза какая, и при птице старуха, ох, советская, советская! — ворчал, уходя, кузнец.

— Вот крючок! — сказал Вас. Ив. ему вслед, — ко всему придирается, крючок!

— Хранцуз! — ответила павлин, старуха. — Пав, пав, пав! хранцуз.


4 Июля. Дождички продолжают перепадать. Косцы пошли на луга. Предполагаю.


Перейти на страницу:

Все книги серии Дневники

Дневники: 1925–1930
Дневники: 1925–1930

Годы, которые охватывает третий том дневников, – самый плодотворный период жизни Вирджинии Вулф. Именно в это время она создает один из своих шедевров, «На маяк», и первый набросок романа «Волны», а также публикует «Миссис Дэллоуэй», «Орландо» и знаменитое эссе «Своя комната».Как автор дневников Вирджиния раскрывает все аспекты своей жизни, от бытовых и социальных мелочей до более сложной темы ее любви к Вите Сэквилл-Уэст или, в конце тома, любви Этель Смит к ней. Она делится и другими интимными размышлениями: о браке и деторождении, о смерти, о выборе одежды, о тайнах своего разума. Время от времени Вирджиния обращается к хронике, описывая, например, Всеобщую забастовку, а также делает зарисовки портретов Томаса Харди, Джорджа Мура, У.Б. Йейтса и Эдит Ситуэлл.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное
Дневники: 1920–1924
Дневники: 1920–1924

Годы, которые охватывает второй том дневников, были решающим периодом в становлении Вирджинии Вулф как писательницы. В романе «Комната Джейкоба» она еще больше углубилась в свой новый подход к написанию прозы, что в итоге позволило ей создать один из шедевров литературы – «Миссис Дэллоуэй». Параллельно Вирджиния писала серию критических эссе для сборника «Обыкновенный читатель». Кроме того, в 1920–1924 гг. она опубликовала более сотни статей и рецензий.Вирджиния рассказывает о том, каких усилий требует от нее писательство («оно требует напряжения каждого нерва»); размышляет о чувствительности к критике («мне лучше перестать обращать внимание… это порождает дискомфорт»); признается в сильном чувстве соперничества с Кэтрин Мэнсфилд («чем больше ее хвалят, тем больше я убеждаюсь, что она плоха»). После чаепитий Вирджиния записывает слова гостей: Т.С. Элиота, Бертрана Рассела, Литтона Стрэйчи – и описывает свои впечатления от новой подруги Виты Сэквилл-Уэст.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное

Похожие книги

100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии
100 великих кумиров XX века
100 великих кумиров XX века

Во все времена и у всех народов были свои кумиры, которых обожали тысячи, а порой и миллионы людей. Перед ними преклонялись, стремились быть похожими на них, изучали биографии и жадно ловили все слухи и известия о знаменитостях.Научно-техническая революция XX века серьёзно повлияла на формирование вкусов и предпочтений широкой публики. С увеличением тиражей газет и журналов, появлением кино, радио, телевидения, Интернета любая информация стала доходить до людей гораздо быстрее и в большем объёме; выросли и возможности манипулирования общественным сознанием.Книга о ста великих кумирах XX века — это не только и не столько сборник занимательных биографических новелл. Это прежде всего рассказы о том, как были «сотворены» кумиры новейшего времени, почему их жизнь привлекала пристальное внимание современников. Подбор персоналий для данной книги отражает любопытную тенденцию: кумирами народов всё чаще становятся не монархи, политики и полководцы, а спортсмены, путешественники, люди искусства и шоу-бизнеса, известные модельеры, иногда писатели и учёные.

Игорь Анатольевич Мусский

Биографии и Мемуары / Энциклопедии / Документальное / Словари и Энциклопедии