Читаем Дневники 1920-1922 полностью

18 Августа. Спал на клюквенной кочке в Чистике. Ящерица маленькая, в наперсток, рядом спала. На воду ходили журавли…


…Вот это странно: она отдавалась, а ему нужна была недоступная, нужна была трагедия, и он сделал ее неприступной девой. Пример: дают денег, нет! я хочу быть бедным и тосковать о богатстве… какая нелепость!


19 Августа. Каждый день в лесу на охоте, очень тепло, иногда брызнет теплый дождик и смочит траву. Застилаю ветвями ольхи место зольное, где курили самогон, и возле самогонной ямы, как у могилы, отдыхал, положив голову на кочку. Мальчишки хмель собирают (за 1 ф. хмеля — бутылка самогона — или 25 тыс.) и все время ругаются по-матерному. Бабы в клюкве. Кто тащит веники, кто лозу. Собираются жать овес, ячмень и сеять озимое.

Продолжаю думать о ненужном (о романтизме), вспоминаю белокурую девочку в Черной Слободе.

Еще: вера во всемирную катастрофу.

Дуничка прислала письмо, что 12 Апреля умер Илья Николаевич.


Бороться с паразитами в голове без мыла и частого гребешка невозможно, овладевает отчаяние, и вот утешение: все они пусть победят, но отдельного из них я луплю каждое утро целыми сотнями; им приходится сражаться со мной, презирая отдельного, они бессмертны, как все, но отдельный в лице моем видит смерть; из мельчайших, которые я не вычесываю, вырастают новые, но каждая, достигшая величиной промежутка зубцов гребешка, должна погибнуть; я существую для них как смерть, и они смертны в лице моем, каждая из всех дождется конца: я раздавлю ее ногтем. Так человечество, паразит природы, побеждает ее, но природа поражает человека смертью…


Всемирная катастрофа — вера в эту катастрофу некоторое время держалась в Германском социализме, потом перешла в виде большевизма в Россию — (из моей жизни)… тогда среди студенчества занятие специальностью презиралось, в самом деле, к чему все эти маленькие дела, если мы находимся накануне всемирной катастрофы. В то время катастрофа эта окрашивалась только верой, теперь эта вера выродилась в международно социалистическую авантюру.

…Понятно, почему теперь молодежь ищет специализацию и оправдывает себя прагматизмом, потому что молодежь пошла в большевики из-за деятельности (для юноши сидеть без дела невозможно, как невозможно котенку весь день спать); вот в прагматизме есть оправдание философскому делу, будь это дело осуществления мировой катастрофы или же дело специализации.


21 Августа. Ночь бушевал ветер и днем продолжалось с мелким дупелиным дождиком. К вечеру дождя не было, и холодные облака цвели цветом осенних антоновских яблок — осень, осень идет!


Не забыть, как меня выручил «Картофель» на Опытной станции{119}: лучшая книга! если бы они знали, в каком безумном состоянии и как писалась эта книга, жизнь моя цеплялась за нее, как теперь за кружку молока.


Августа. Бодрые облака осени, когда день серый, кажется, вот-вот пойдет дождь, а посмотришь на облака — нет! Крепко и надежно синеет на небе.


Пусть молодежь охватывает стремление к специализации, это утопающий хватается за соломинку, как я, когда-то писавший книгу о картофеле. Специализация — это как-никак, а все-таки личное дело, как выход крестьянина на хутор есть тоже индивидуальный почин.


27 Августа. Дорога поднимается в гору пыльная, на ней следы прошедших людей и домашних животных.

Где они, прошедшие, теперь? Лист обрывается неслышно и желтый слетает к моим ногам. Лист окончился в своей жизни, поспел. Но ведь люди, которых я знал, многие из них оборвались на половине затеянного, кто с протянутой для дружбы рукой, кто с оружием, кто с идеей, кто с желанием; их идеи, желания — я понимаю, между нами, мы их наследники, но…

«Да! я живой наследник их, они все во мне, и я за них отвечаю!»

А дорога все выше и следы продолжаются.

Шли они в гору и думали, может быть, что за горою что-то откроется, с интересом шли, думали, что куда-то придут. Вот лес расступился, хутор, оседлое место, тут отставшие осели, и жизнь им стала повторяться одинаковыми кругами из года в год. И видят они, что мимо них все идут, идут.

Если не идти вперед, то остается жить, чтобы быть сытым, и они работают, воруют, чтобы только быть сытыми, больше нет ничего в их жизни, разве дети, но дети их скоро покинут и тоже пойдут по дороге в неизвестное.

Старики…

…это память о прошлом, верстовые столбы на дороге, люди, обращенные, как жена Лота, в соляные столбы за то, что оглянулись назад{120}. Нельзя назад оглядываться, назади по дороге только следы прошедших, а решение впереди за горою…


28 Августа. Успенье. На днях, числа 12-го, вероятно, был первый мороз: ботва картофеля и многие болотные растения убиты. Надо обдумать поскорее план продовольствия и учения для семьи и работы для себя.

Перейти на страницу:

Все книги серии Дневники

Дневники: 1925–1930
Дневники: 1925–1930

Годы, которые охватывает третий том дневников, – самый плодотворный период жизни Вирджинии Вулф. Именно в это время она создает один из своих шедевров, «На маяк», и первый набросок романа «Волны», а также публикует «Миссис Дэллоуэй», «Орландо» и знаменитое эссе «Своя комната».Как автор дневников Вирджиния раскрывает все аспекты своей жизни, от бытовых и социальных мелочей до более сложной темы ее любви к Вите Сэквилл-Уэст или, в конце тома, любви Этель Смит к ней. Она делится и другими интимными размышлениями: о браке и деторождении, о смерти, о выборе одежды, о тайнах своего разума. Время от времени Вирджиния обращается к хронике, описывая, например, Всеобщую забастовку, а также делает зарисовки портретов Томаса Харди, Джорджа Мура, У.Б. Йейтса и Эдит Ситуэлл.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное
Дневники: 1920–1924
Дневники: 1920–1924

Годы, которые охватывает второй том дневников, были решающим периодом в становлении Вирджинии Вулф как писательницы. В романе «Комната Джейкоба» она еще больше углубилась в свой новый подход к написанию прозы, что в итоге позволило ей создать один из шедевров литературы – «Миссис Дэллоуэй». Параллельно Вирджиния писала серию критических эссе для сборника «Обыкновенный читатель». Кроме того, в 1920–1924 гг. она опубликовала более сотни статей и рецензий.Вирджиния рассказывает о том, каких усилий требует от нее писательство («оно требует напряжения каждого нерва»); размышляет о чувствительности к критике («мне лучше перестать обращать внимание… это порождает дискомфорт»); признается в сильном чувстве соперничества с Кэтрин Мэнсфилд («чем больше ее хвалят, тем больше я убеждаюсь, что она плоха»). После чаепитий Вирджиния записывает слова гостей: Т.С. Элиота, Бертрана Рассела, Литтона Стрэйчи – и описывает свои впечатления от новой подруги Виты Сэквилл-Уэст.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное

Похожие книги

100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии
100 великих кумиров XX века
100 великих кумиров XX века

Во все времена и у всех народов были свои кумиры, которых обожали тысячи, а порой и миллионы людей. Перед ними преклонялись, стремились быть похожими на них, изучали биографии и жадно ловили все слухи и известия о знаменитостях.Научно-техническая революция XX века серьёзно повлияла на формирование вкусов и предпочтений широкой публики. С увеличением тиражей газет и журналов, появлением кино, радио, телевидения, Интернета любая информация стала доходить до людей гораздо быстрее и в большем объёме; выросли и возможности манипулирования общественным сознанием.Книга о ста великих кумирах XX века — это не только и не столько сборник занимательных биографических новелл. Это прежде всего рассказы о том, как были «сотворены» кумиры новейшего времени, почему их жизнь привлекала пристальное внимание современников. Подбор персоналий для данной книги отражает любопытную тенденцию: кумирами народов всё чаще становятся не монархи, политики и полководцы, а спортсмены, путешественники, люди искусства и шоу-бизнеса, известные модельеры, иногда писатели и учёные.

Игорь Анатольевич Мусский

Биографии и Мемуары / Энциклопедии / Документальное / Словари и Энциклопедии