Дневники 1923-1925

^{<На полях:> Зайцы в подвале прячутся, а в зале летучие мыши.}

А тетерева, я теперь узнал, почему бормочут тут возле, хотя версты на четыре отсюда нет для них необходимой базы, леса с болотцами, часто поросшими: раньше тут у самого озера был очень большой мокрый лес, и, наверно, тут много было глухарей, рябчиков, тетеревей — те, глухари и рябчики, уже перевелись, а тетерева еще живут, воображая себе утраченный лес, значит, им тоже будет скорый конец.

Был у Робинзона на Гремячей мельнице, он сегодня поймал сову и приручает, уже дается погладить. Избушка ужасная, пол проваленный, печка покосилась, дует во все углы, согреваться можно, подтапливая постоянно железку. Охотники рассказывали, как они поставили прошлый год в мае капкан на барсука, а сами пошли собирать ландыши. «Что это такое ландыши?» — спросил Робинзон и очень всех удивил. Когда же ему объяснили, какой ландыш, он, оказалось, очень хорошо знал, только название услыхал в первый раз! Крысы на мельнице рыжие, большие, но, говорят, когда спишь, не кусаются. А-в рассказывал о тетеревах, что есть два вида, разной окраски, решили мы, что это от жизни, которые больше в поле живут тетерки, те посветлее, в лесу — потемнее, петухи же (стали) одни почернее, другие посинее. Так же есть вальдшнепы покрупней и помельче, и кряквы — побольше и поменьше.

^{<На полях:> Потомчинки — выжимки — мочежинки{140}.}

А страшно, как вспомнишь то время, когда и я так жил, как этот Робинзон: он на мельнице, а я агроном, а в сущности это естественно ненавидеть мечтателю мужиков. Только я этого не смел: ведь я не дворянин; и я тоже не смел ненавидеть и дворян, то и другое чувство: презренье к мужику, злоба к дворянам мне были чувством низшего порядка, я их боялся в себе, как тупиков: войдешь и не выйдешь. Выход из этого: чувство радости при встрече с личностью человека, живущей одинаково и в дворцах, и в хижинах.

Охотники принесли мне круговую утку, но я не остался, не верилось в охоту, очень мало видел уток: они, верно, на той стороне, верно, там больше воды.

На рассвете услыхал я крик круговых уток, одна очень крепко взяла, рассыпалась, разахалась, — и вслед за этим раздался выстрел: значит, убит селезень.

Утро с легким морозцем, но мягкое, ветерок с озера холодненький чуть ласкает щеку, и очень приятно, будто мороженое ешь. Пасмурно.

Идет мелкий, нехолодный дождь. Не сильное, но есть все-таки значительное движение сока в березах.

(К описанию тяги. Вчера я срезал над своей головой сучок с березы, под которой стою на тяге, и сок очень слабо собирался в каплю. Ночь была теплая (и… как это бывает?), день угревный, вечером сильно тянули вальдшнепы, я только успевал заряжать ружье, стрелял, и все время, мелькая, сверкала в глазах непрестанно падающая капля березового сока. Еще момент весны: теплая ночь и пахнет березовыми вениками (парно, парит: конец весны воды).

Заседание музейной комиссии (той, пока единственной). Я, рассказывая о Сокольнической биостанции, обратил внимание членов комиссии, что самое трудное там считается ввести детей в природу, заинтересовать явлениями ее, а когда заинтересуются, то сравнительно легко уже приохотить их к очень кропотливой исследовательской работе. Условия подмосковной природы, указал я, такие, что встреча с природой должна подготовляться педагогами: там нужно в малом увидеть большое, и так на станции всё микро: микро-климат, микро-заповедник, микроорганизмы, комары и птицы даже всё больше маленькие. В нашем же краю, напротив, всё макро: макро-водоемы-озера, громадные леса, болота, у нас встреча легче, и наш метод должен быть основан не на микро, а на макро: путешествие у нас, а не экскурсия, и уклон нашей биостанции должен быть географический.

Заведующий ОНО, бывший учитель, был против макро, стоял за микро, и с ним был наш жуковед Сергей Сергеевич, исследователь музейных вредителей и неспособный много ходить. Я ему возразил, что законы бури в стакане воды такие же, как в Переславском озере, однако нельзя одно приравнять к другому, и нам непременно надо исходить из макро. Сергей Сергеевич, желая мне ответить, дернул рукой, задел стакан с чаем и опрокинул его на колени учителя естествознания. Все испугались, спрашивали его, совершенно забыв о споре микро и макро.

— Ничего, — успокоил нас учитель, — мы хотели микро и макро, а вышло мокро.

Дядя Михайло имеет четырех сыновей, свой дом он отдал им и все имущество. Теперь он живет и работает то у того сына, то у другого, где ему нравится, а старуха его то же самое. И большей частью приходится так, что старуха живет у одного, а старик у другого.

Охотники сказали, что кроншнепы уже здесь, но бекаса еще никто не слыхал.