Дневники 1926-1927

Итак, поэтическое чувство, это излучение чувства жизни в пространство. Поэтическое творение будет здоровым, сильным, прекрасным, если оно является завершением трагедии жизни. И оно будет упадочным и убийственно вредным, если для осуществления его поэт отстраняет от себя простую, общую всем трагедию жизни (как Ремизов устранил ребенка, как Учитель — Доктор, умерщвляющий чувство жизни в своем зародыше! Вопрос о Ремизове я поставил потому, что неизвестна мне эта история, в жизненном порядке ведь можно и ребенка устранить, лишь бы это входило в жизненную трагедию, а не устранялась бы жизнь ради поэзии. Да что! допустимо и последнее, лишь бы не было в этом загада (сознания).

С. А. С.

Анализ «отталкивания». С. А. не любит архитекторов, а я, наоборот, люблю архитекторов и не люблю рабочих, имеющих претензию на здание. Нас друг от друга что-то отталкивает.

Что это?

Может быть, меня отталкивает вообще крепко сшитое нравственное чувство старых революционеров (нельзя побаловаться), все равно, как и сектантов? Потом я сам по природе своей близок к сектантству, но избежал его (убежал).

А на другой стороне? Занятие искусством вообще считается там баловством, архитектор, с этой точки зрения, в сравнении с рабочим коллективом, строющим здание, баловник, а претензия его подписать свое имя под постройкой — ненавистна. Отсюда нелюбовь к архитектору (индивидуалисту, личности). Так с точки зрения «шкедов» — все учителя «халдеи». Наше отталкивание с С. А. — отталкивание шкеда от халдея. В этом и заключается «классовое чувство»: «шкеды» требуют себе такого «халдея», который мог бы ими управлять, а плохим халдеям кажется, что они вообще не хотят халдея.

Что я думал при чтении книги «Республика Шкид».

Первое, что теперь время не законченных в форме творений, а накопления документов жизни.

Второе, что республика Шкид все-таки была создана халдеями, что революция шкедов была ставкой на хорошего халдея.

Третье. В окошко школьной республики виднеется весь наш Союз.

Четвертое. Почему «беспризорность» у нас пользуется госуд. покровительством: напр., вся Сейфуллина появилась только потому, что описала беспризорников. Причина интересна, потому что ведь все-таки это хорошо.

9 Февраля.Купили вечером 1/4 вина, 2 ф. сыру и пошли сидеть к Григорьеву. Говорили в связи с Флоренским о духовной мимикрии (die Erde, als Totalebene [11]) и кончили Блоком. Вспомнилось при этом удивительное сообщение Иванова-Разумника, что в поэме «Двенадцать» писатель-вития — это я, и что, значит, этим Блок отомстил мне за статью «Большевик из Балаганчика». Статья была написана мной под влиянием Ремизова в один из таких моментов колебания духа, когда стоит человека ткнуть пальцем, и он полетит. Мне очень досадно, что Блок оказался способным расходовать себя на такие мелочи. И как глупо: это я-то «вития!» Разумник советовал мне в мемуарном порядке устранить тень, ложащуюся на меня от моей статьи о Блоке. Это надо пересмотреть — есть ли такая тень? Но что Блок бросился в «чан», это, кажется, верно, и что он воскрес бумажным вождем, бумажным Христом, тоже верно, и что этот Христос — сам Блок, несомненно, и от сопоставления этого Христа с настоящим очень пакостно. Блок вообще кончил дурно. Да едва ли и была ему какая-нибудь «музыка» от революции. Верней всего это не чувство, а мистическое при-чувствие (так в зимнее время в лесу, когда воет по мерзлым ветвям метель, сухой скрюченный дубовый лист, так странно и ненужно усидевший на ветке, стучит, принимает, мертвый, тоже какое-то пугающее нас участие в музыке метели).

Надо купить всего Блока, перечитать. Мне представляется теперь, что все его написано не чувством, а вот этим при-чувствием. В то время было множество маленьких карикатурных людей, мимикрий большого мистического чувства (помню Ветрову, Минцлову: тут были и евреи: «Книжник» и друг.). Здоровому человеку невыносимо противны эти «при-чувствия», они оставляют в душе то же самое, что бывает у матроса, когда при невозможности дорваться до берега он пробует удовлетворить себя интимным приемом и тем вызывает новую силу жажды берега.

Вся большая литература в то время питалась этими при-чувствиями. Конечно, среди писателей, поэтов, художников были большие хитрецы, которые внутри себя жили не этим, но эти юродствовали или обманывали самих себя и других мистической пылью. Все вместе образовало какой-то водоворот, втягивающий в себя новичка. Втянутый сразу же терял всякий вкус к окружающей водоворот «здоровой» «гражданской» литературе. Кстати, такая литература в то время и не имела корней, и два-три (да обчелся) даровитых писателя беспомощно метались по безвкусным широтам бездари. Напротив, в мистическом водовороте вкусно, завлекательно и литературно. Петербургская литература того времени, отображая в себе красивейший город на болоте, была сама, как лилия на болоте.