Читаем Дневники 1926-1927 полностью

Еще я думал о вере и знании, что не в самом знании заключается источник разногласия с религией (Короленко. Дневник. Т. I.), мы и сейчас можем найти среди верующих католиков много ученых, а у нас есть Флоренский. Но дело в том, что (вероятно, вследствие ошибок, «греха» церкви) знание ускользнуло из церковного руководства и было направлено против церкви как орудие борьбы. Христианином, конечно, можно быть и без знания, но защищать веру в обществе можно только при помощи знания. Поэтому собирать церковь в наше время — это значит привлекать к церкви ученых, которые в наше время являются тайными господами эпохи. Все это, конечно, хорошо известно католикам, и все это делается.

(При первой возможности надо организовать чтение по вопросу о распаде церквей — где же гнездится начало революции).


<На полях> (На привале мы собрались и заспорили, одни охотники говорили, что собак надо драть, другие — обходиться с ними лаской.

— Ну, а ты как думаешь, Илья? — спросили мы молчавшего егеря.

— Я учу, — ответил Илья, — собак лаской, конечно, какая собака, другая требует плетки, но редко, а больше, я думаю, бьют от жестокости, а жестокость бывает от непонимания).


— Жестокость, — сказал Старое, — бывает часто от непонимания. Приходилось вам разбирать заячьи петли? Ну, хорошо, вы это понимаете. А вот приехал ко мне на охоту лесничий. У меня собака была по русакам первая в волости. Разобрал я петлю русака, пустил Завирая. Лесничий стал на пригорке, а русак прошел по дороге. Он на дорогу, и Завирай следом бежит по дороге. Вдруг лесничий видит сметки с дороги и след по снегу. Манит Завирая, а тот понюхал этот свежий след и бежит по дороге дальше. Я подхожу, лесничий говорит: «Вот след, если бы это моя собака, я бы убил ее». Посмотрел я на след и вижу: лапки круглые, значит, беляк, а мы русака гоняли. Я ничего, однако, не сказал и только ответил: «Убить никогда не поздно, не надо только убивать сгоряча». Потом пошли мы дальше по дороге, стали. Слышим, гонит Завирай, и русак бежит прямо на лесничего по дороге назад. Лесничий убил. Завирайло понюхал зайца и дальше, а как дошел до сметки, пустился гнать. Через короткий час лесничий поймал беляка на кругу. А когда Завирайло пришел, я напомнил лесничему: «За что же вы хотели убить Завирайлу?» Он смешался и говорит: «Я не понял». А я ему ответил на это: «Жестокость часто бывает от непонимания».


Меня продолжает волновать Т. В., и все происходит во мне совершенно так же, как бывает у влюбленных. А между тем Т. В. столь непривлекательна как женщина, что даже Ефр. П. не ревнует. Она объясняет мой интерес к ней пережитым с В. В. Розановым. Но мне кажется, не совсем это верно. Я думаю, что моя страсть влюбленности была от одиночества, от жажды встретиться с понимающим другом. Этот чистый душевный процесс тогда маскировался физической потребностью женщины. Потом все это разделилось, животное было удовлетворено семьей, а духовное писательством. Но писательство, в конце концов, разряжает душу излучением в пространство. Раньше казалось, что кто-то, какой-то друг (читатель) явится вследствие этого писания, но потом оказалось, что он никогда не придет и не может прийти. И когда явилась Т. В. вне писательства, и все у нее оказалось мне столь близким, что казалось, душа с душой коснулись физически, до сладострастия. Это было удовлетворением одиночества столь уже привычного мне, что я перестал его ощущать, как будто это у всех, и человек с этим рожден.


<На полях> (Одиночество, доведенное до возможности страстного влюбления в душу другого).


Последний же разговор оттолкнул меня от Т. В. крайней запуганностью ее христианством, ее старцами, и что она даже в одном мне солгала. Мне показалось даже, что при волнении у нее на лице показываются синие трупные пятна, и что в этом старцы виноваты. Убегая от жизни, которая ей не переносима, она запостила себя до умора. Ее жизнь продолжается только в расчете на смерть. Своим бытием она доказывает «темный лик» христианства, открытый ее отцом.

Она живет помощью старухам, калекам, убогим и не хочет признать, по крайней мере, равным этому, если, живя, помогают другие прекрасным детям и юношам, словом, тем, кто жить начинает, а не кончает.

Дальнейшие наши беседы положительно вредны друг другу, потому что она, доказывая обязательность для другого, что годится лишь ей — будет переходить за черту необходимого смирения, и я непременно буду заноситься со своим писательством, которым ничего нельзя доказать, а только можно показать тем, у кого для этого открыты глаза.


16 Апреля. Вчера с полудня захмылило, потом ветер начался, небо все стало серым, в сумерках чуть моросило, и ночь обошлась без мороза, и утро настало серое, теплое. Можно думать, что в лесах уже есть довольно проталин и сегодня потянут вальдшнепы.


Перейти на страницу:

Все книги серии Дневники

Дневники: 1925–1930
Дневники: 1925–1930

Годы, которые охватывает третий том дневников, – самый плодотворный период жизни Вирджинии Вулф. Именно в это время она создает один из своих шедевров, «На маяк», и первый набросок романа «Волны», а также публикует «Миссис Дэллоуэй», «Орландо» и знаменитое эссе «Своя комната».Как автор дневников Вирджиния раскрывает все аспекты своей жизни, от бытовых и социальных мелочей до более сложной темы ее любви к Вите Сэквилл-Уэст или, в конце тома, любви Этель Смит к ней. Она делится и другими интимными размышлениями: о браке и деторождении, о смерти, о выборе одежды, о тайнах своего разума. Время от времени Вирджиния обращается к хронике, описывая, например, Всеобщую забастовку, а также делает зарисовки портретов Томаса Харди, Джорджа Мура, У.Б. Йейтса и Эдит Ситуэлл.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное
Дневники: 1920–1924
Дневники: 1920–1924

Годы, которые охватывает второй том дневников, были решающим периодом в становлении Вирджинии Вулф как писательницы. В романе «Комната Джейкоба» она еще больше углубилась в свой новый подход к написанию прозы, что в итоге позволило ей создать один из шедевров литературы – «Миссис Дэллоуэй». Параллельно Вирджиния писала серию критических эссе для сборника «Обыкновенный читатель». Кроме того, в 1920–1924 гг. она опубликовала более сотни статей и рецензий.Вирджиния рассказывает о том, каких усилий требует от нее писательство («оно требует напряжения каждого нерва»); размышляет о чувствительности к критике («мне лучше перестать обращать внимание… это порождает дискомфорт»); признается в сильном чувстве соперничества с Кэтрин Мэнсфилд («чем больше ее хвалят, тем больше я убеждаюсь, что она плоха»). После чаепитий Вирджиния записывает слова гостей: Т.С. Элиота, Бертрана Рассела, Литтона Стрэйчи – и описывает свои впечатления от новой подруги Виты Сэквилл-Уэст.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное

Похожие книги

100 великих деятелей тайных обществ
100 великих деятелей тайных обществ

Существует мнение, что тайные общества правят миром, а история мира – это история противостояния тайных союзов и обществ. Все они существовали веками. Уже сам факт тайной их деятельности сообщал этим организациям ореол сверхъестественного и загадочного.В книге историка Бориса Соколова рассказывается о выдающихся деятелях тайных союзов и обществ мира, начиная от легендарного основателя ордена розенкрейцеров Христиана Розенкрейца и заканчивая масонами различных лож. Читателя ждет немало неожиданного, поскольку порой членами тайных обществ оказываются известные люди, принадлежность которых к той или иной организации трудно было бы представить: граф Сен-Жермен, Джеймс Андерсон, Иван Елагин, король Пруссии Фридрих Великий, Николай Новиков, русские полководцы Александр Суворов и Михаил Кутузов, Кондратий Рылеев, Джордж Вашингтон, Теодор Рузвельт, Гарри Трумэн и многие другие.

Борис Вадимович Соколов

Биографии и Мемуары