Дневники 1926-1927

К роману: О покрывале Майи:

пока зверь не убит, охотник прячется от людей, потому что все смеются, видя охотника, а когда волк убит — вот когда можно и на люди, тогда люди удивляются.

Все смешно, что находится в процессе творчества, смеются над художником, над писателем. А когда дело доходит до творчества жизни — тут уже вовсе смешно, потому влюбленные прячутся…

<Запись на полях> (От пролета зяблика до кукушки проходит вся красота весны, за это время растает снег, зазеленеет земля и покроется первыми самыми дорогими цветами, потрескаются почки на березах, раскроют зеленые крылышки, запахнет ароматной смолой, и тут прилетает кукушка — тогда все говорят: «началась весна, какая прелесть!», а для нас, охотников, все кончилось: наши охотничьи птицы уже пропели свои песни, самки сели на яйца, и у них началась страдная пора).

Евреи в Москве. Их жизнь такая «мещанская», столь же далекая от нас, как жизнь в цыганском таборе. Но цыгане дикие занимаются лошадьми и потому в нашем сознании сливаются с природой, которая тоже ведь очень «мещанская». А евреи тем удивительны, что свою потребительскую ценность простирают и на самые высокие достижения национальной культуры, часто симулируя даже и творчество. Конечно, и все народы имеют свои корни, которые нам и представляются «мещанством», но корни наши погружены в землю и потому невидимы. Корни же еврейского народа паразитируют в культуре другого народа, они похожи на корни растений в вегетационных опытах в стеклянных сосудах с раствором минеральных веществ: все видно.

28 Апреля. Солнечное тихое утро. Мороз-утренник все прибрал, подсушил и постриг, но солнце очень скоро расстроило его заутреннее дело, все пустило в ход, на припеке под лужами острия зеленой травы начали отделять свои пузырьки.

В тени елей, однако, долго еще оставались лужи затянутыми. Кое-где на северных склонах еще сохранились клочки снега. А на южных склонах чуть заметно зеленеет мурава.

Я не знаю и не хочу знать, на каком это дереве увидал я родные хохлатые почки, и через них все пережитые весны мне стали как одна весна, одно чувство, вся природа явилась как брачный сон наяву. Может быть, я делаю ошибку, что свое чувство природы хочу понять как первую встречу ребенка. Вероятней всего это чувство зародилось целиком в брачный период, и через это потом уже откликнулось детство. Это началось, когда впервые мелькнуло, что, может быть, необходимо расстаться с любовью, и когда на этой стороне стало так больно в душе, что хоть пальцами потрогай, и боль отзовется, то на другой стороне взамен этого вставал великий мир радости, и, казалось, так легко заменить свою боль участием в радости цветов, птиц, зверей, леса, земли, и какого-то благословенного труда в этом, радостного себе и всем, мире. Тогда и родина явилась во всей своей привлекательной силе, и вот когда встала ярко впервые первая встреча в детстве с природой, и родной человек в родной стране показался прекрасным.

<На полях> публичные звери Мантейфеля.

Петя — председатель Шика (школьный исполком).

Петя раньше был очень консервативен и с пренебрежением относился к советской общественной работе. А когда его выбрали в Шик, и он там занял какое-то положение, то вдруг переменился и утвердил себя в ненависти к Англии. А так как и Лева определяет себя в ненависти к буржуазии в виде Англии, то можно подумать, что и вообще молодежь теперь смотрит в ту сторону (понятно: буржуазии нет у себя, значит, она там, в Англии).