Дневники 1926-1927

К Филатовке (на сев.) — «Поддубье» — тетерева, на востоке лес — мошарник.

Сосед мой «на социальном обеспечении»: старый слесарь, привык жить скупо. Жена и дочь пошли в подвал со спичкой, загорелся бензин, сгорели. Тогда слесарю дали «соц. обеспечение», он по-прежнему живет скупо, но теперь еще ничего не делает, скука. В Москве — скука, в деревне — скука.

Всюду отбивают косы (вечером).

10 Июля. С утра моросит дождь. Потом сверчки. Болотное сено думают бросить, недоступны болота. Забота, как бы спасти клевера.

Ромка положил голову между лапами, и глаз не сводит с меня. Ему это ново и необыкновенно приятно быть с хозяином. Я вчера плетью заставлял его лежать в телеге, а когда шли, одергивал, чтобы приучить ходить к ноге. Он до того растерялся от счастья быть со мной, что второпях поднял ногу на мою ногу, как на дерево, и цыкнул.

<Запись на полях> (деревья — пожар… вулкан)

— Вы живете как на вулкане: вмиг всего можете лишиться. Моя речь о вулкане вызвала у хозяина речь образованного человека, он сказал:

— Это потому, что мы со средним образованием.

А я удивился: «как со средним!»

— А как же, если бы мы были образованные, то уж, конечно бы, не боялись друг друга, но, конечно, мы все бывали, жили в Москве, и потому я считаю себя со средним образованием.

Началась натаска Ромки: всего будет 20 дней.

Ровно в 5 у. вышел молодой человек в желтой куртке и стал позванивать в железную доску с большими ровными промежутками. Он звонил до 6 и, вероятно, дольше: оказалось, это он созывал сходку. В 6 у. дождь перестал, и я вышел с Ромкой через прогон мимо прудика. Пустил… Он отлично бегает на кругах и до того слушается и голоса, и свистка, что металлический свисток я решил пускать в ход лишь в роковой момент, когда он погонит.

Мы перешли небольшое ржаное польцо, обрамленное болотным кустарником, утопающим в цветущих травах. Рожь буреет. Луговые цветы в этот год благодаря постоянным дождям необыкновенно ярки и пышны. Мне их не хочется называть — до того обыкновенны эти названия и так мало говорит каждое в отдельности. Надо каждый из этих цветов описывать как явление, значит, давать всю обстановку и в ней разыскать такой момент, когда цветок этот является как бы героем.

Вот, например, мы шли потом довольно долго кустарниками, была ольха, ива, чахлый болотный березняк, потом начался мелкий осиновый кустарник и, как только осиновая чаща сменила березовую, вдруг там и тут закраснела чертова теща. А когда кончился осинник с чертовой тещей и мы вышли опять на край ржаного поля, то голубые васильки, проглядывающие в аквамарине стеблей, обласкали меня больше, чем звезды ночною порой. Я бы очень хотел в это лето каждому цветку найти его место, где он является единственным в своем роде.

Избрав себе наугад тропу в ольховом кустарнике, обливающем меня водой с головы до ног, я выбрался, наконец, в долину речки Вытарасовки. Дома хозяин мне сказал о ней:

— Видите, она в Ясникове, и к нам завернула, вроде как бы вытаращилась, за то и называется Вытарасовка.

Собственно говоря, речки нет, даже и признаков, долина представляет широкое болото, берег которого на одной стороне представляет кочкарник, поросший кустарником ольхи, ивы и частой березы — очень крепкие места, прекрасные для вывода дичи. На другом берегу, верста или даже больше, пашни и села. Налево эта долина переходит, наверно, в Дубенские болота, направо она закончилась лесом, и там, на горе, белела в диком месте новая крыша человеческого жилища.

— Новый Свет, — сказал мне после об этой крыше михалевский пастух.

Я подумал, что пастух говорит иронически, и сказал:

— Новый Свет, значит, Америка?

— Какая там Америка, — засмеялся пастух, — просто говоря, живет Дмитрий Иванович.

И рассказал, что Дм. Ив. пробовал устроить не то коммуну, не то кооператив, не то частную торговлю и назвал это «Новый Свет». Несомненно, среди древних финских и славянских названий «Новый Свет» начнет свое бытие, и дай Бог ему, новому, чтобы со временем он стал так же стар, как и они.

В воздухе свистели кроншнепы, я стал смотреть туда и услыхал другой желанный крик: «Качу-ка-чу!» кричал бекас. Я увидел его. Он сложил крылья и спустился над серединой болота. Было довольно далеко, и я не мог точно определить место. Долго водил там Ромку против ветра на веревочке, наконец устал и пустил его бегать свободно, с тревогой ожидая его роковую встречу с бекасом и уповая на свой металлический свисток. Но встреча не произошла: Ромка, очевидно, еще совсем не умеет пользоваться чутьем.