Дневники 1926-1927

Маня уехала. Дуня отказалась служить. Павловна осталась одна, и к ней теперь неподступись: рубашку себе не вымолишь, обед дает всегда с припевом, хоть из дома беги. В этой беде знаменитый писатель превращается в жалкую тряпку: этот момент семейной жизни очень напоминает первые годы революции, когда некоторые из народа даже Христа называли барином, потому что Он не работал, а только ходил и учил. Однако я посмеиваюсь в таких случаях и вспоминаю Льва Толстого, которому от Софьи Андреевны доставалось в 100 тысяч раз больше. При таких семейных бедах всегда мелькает мысль убежать куда-нибудь, И вот Толстой убежал: больше тут ничего и не было. Но ведь не все в этом побеге стали на сторону Л. Толстого, некоторые защищали и Софью Андреевну (100 раз «Войну и мир» переписала, выходила массу детей и «удовлетворяла»). И верно, какая-то правда остается и там, притом упрекающая… Что это? Я думаю, это упрекает вина в слабости своей: такого, мол, нельзя допустить и надо бы побить. «Непротивление» больше всего раздражает. Христос этим и возмущает все живое: «дерись!», а он подставляет щеку — возмутительно! Так и жена вызывает на бой…

Разобрав все это по существу, я заметил Павловну, несущую собакам таз, подстерег ее, выхватил таз и, прыгая с тазом, пустился к собакам. Она хохотать, и вся ссора кончилась.

Слушал по радио выступление от женотдела возмутительно шаблонное, и запас пролетарского бунта мне казался исчезающе ничтожным в сравнении с тем, что откроется, когда распропагандируют женскую массу.

10 Октября. Предполагаю сегодня ехать в Москву для переговоров с Полонским о работе в «Нов. мире».

Купить книги: 1) Станиславский «Жизнь в искусстве». 2) Белый «Москва». 3) Мемуары Витте. 4) Марсель Пруст.

Одежда. Сапоги. Непромокаемый плащ. Куртка. Из пищи: чай, кофе.