Дневники 1928-1929

Каждый из нас пущен в жизнь с таким огромным весом балласта, что если экономно смиряться, можно всю жизнь продержаться в воздухе. Сильные люди — это те, кто имеет много балласта. Слабому смирение не поможет: непременно опустится. «Ясно! Факт!» Смирение не что иное, как хозяйство и бухгалтерия сильного. Смиренный это значит — ведущий счетоводную книгу сознания. Были такие смиренники, что самое тело свое постепенно сбрасывали, как балласт, и так, высыхая, поднимались до звезд. Их высохшим косточкам, мощам, до сих пор поклоняются массы… Можно и не постепенно, а сразу сбросить весь балласт (отдать себя на распятие: героизм) и так создать себе «вознесение» («смертью смерть поправ» — значит, и тело свое пустил как балласт: оно полетело вниз, а шар поднимается выше, и шар падает, а газ все поднимается и распределяется в мире…)

Такой удивительный полет породил метод полета, рекомендованный церковью для всех, он состоит в принципе разделения существа человека на тело (балласт) и дух. Такой обман породил все обманы с ужасающими последствиями для всего человечества. (Вот откуда и у меня оглядка на бедного Николая Николаевича Киселева.)

Нет, надо признать, что балласт, который сбрасывает «смиренный» для полета, есть тоже сила, одаренность, притом не своя личная, а наследственный запас вроде торфа, сжигая который мы берем себе лучи солнца, подаваемые на землю тысячи лет тому назад.

Надо признать, во-первых, что есть люди, которым нечего сбрасывать в полете и они должны падать, во-вторых, нет воли, нет характера без материала…

(А материал — это сохраненная для нашего пользования воля — жизнь наших предков.)

Итак, Ник. Ник. Киселев, человек без наследственного балласта, неминуемо должен падать. Нельзя требовать от него смирения и любви. Само собой понятно, что падающие могут иметь огромные личные качества, что дает им возможность падать, как метеоры — это не потомственные, а личные граждане. Устрашающий блеск. Демон, черт, бес, мелкий бес… грех… подполье… декаданс… гордость…

Рябчики. Редко случается, рябчик выдержит стойку собаки, обыкновенно ведет она, ведет, и вдруг где-то в кустах пр-пр-пр! порхнет, и конец: рябчик где-нибудь растянулся на сучке в глухой елке, и ты его никак не заметишь, а он смотрит на тебя, выжидает и, когда враг очень близко, опять пр-пр-пр! только и слышишь…

Рябчик — чисто лесная птица, как глухари, там, где есть глухари, обыкновенно вблизи где-нибудь водятся и рябчики. Раз мы пошли на глухариные выводки. Собака причуяла и повела. Долго мы ходили за ней, и когда она останавливалась, обходили куст с разных сторон, чтобы по тому или другому взлетевшая птица показалась и можно было бы стрельнуть. Так в глухом лесу, в густом можжевельнике на кочках, волнуясь от каждого шороха, перекликаясь потихоньку, чтобы знать, где товарищ и не стрелять в пустоту, мы скоро измучились. Собака же бросила подводку и стала удивленно носиться кругами по следам, спрашивая лес всеми своими способностями о птицах, — куда они делись. И мы тоже думали о глухарях, что, вероятно, скот забрался сюда и перепугнул, а может быть, где-нибудь на полянке оглядел их ястреб, бросился и распугал. Мы думали о глухарях, а это были рябчики. Заслышав далеко нашу собаку, они неслышные вспорхнули на елки, и когда мы ходили под елками по следам, принимая за глухарей, смотрели на нас сверху все время.

Как ночуют в лесах. Мы рано утром вышли в лес на охоту. Вдруг небо стало темнеть и пошел дождь, сначала мелкий, а потом и сильней. Дело было поздней осенью, мокнуть в это время опасно. Мы поспешили на елань, — так называются в наших болотных местах лесные поляны. На болотной елани был целый город из стогов сена. Эти стога осокового сена тут остаются до сильных морозов, когда болото замерзнет и можно бывает из деревни проехать на лошади. Подошли мы к одному стогу и взялись себе делать от дождя зонтики. Делается это очень просто: надо как можно глубже запустить руки в сено и приподнять его вверх крышей над собой. Перестояв дождь под крышей, опускают ее и прихлопывают ладонями, чтобы дождь по прежнему гладкому боку скатывался и не проникал в сено. Если же надо укрыться надолго, провести в тепле холодную ночь, то из-под крышки надо сено выбирать столько, чтобы можно было самому залезть в нору и уснуть, как в постели. После это выбранное сено опять впихивают внутрь и бок непременно оглаживают. Моя собака так привыкла к моим пережиданиям дождя, что, когда я подхожу к стогу, мгновенно вскакивает на самый верх стога и там дожидается, когда я сделаю крышу для себя и для нее. В этот раз Кента не вскочила на стог, а, напротив, сделала стойку, и шерсть у нее поднялась, как по зверю. Я тронул стог. Она зарычала. Вспоминается мне один случай. Мужик поехал зимой в лес за сеном, ткнул в него вилами, а из стога барсук: это бывает, барсук иногда на зиму забирается в сено. Теперь время осени было позднее, барсуки ушли в норы.

«Уж не барсук ли в стогу?» — подумал я.

Взял я ружье наизготовку. Крикнул:

— Ну, барсук, вылезай!