Я сделал первый выход после болезни в лес с собакой, но вальдшнепов не нашел.
Труднее всего помириться с мыслью, что простое дерево, молодая береза или пролетающий ворон, срок жизни которого много больше человеческого, при всей умственной и нравственной простоте и ужасной зависимости имеют преимущество перед человеком в продолжение жизни, что эта береза перед моим окном будет равнодушным свидетелем позорных конвульсий при конце моей жизни, что ворон, пролетая над похоронной процессией, почует меня, как падаль, и присядет на крышу. С этим нельзя помириться, если еще при жизни своей не почуять в другом человеке жизнь как свое продолжение. Вот почему нет на земле силы больше кровной любви, и кому не дано продолжиться кровно, любви творческой, преобразующей природу для лучшего будущего, где не будет ни позорных конвульсий конца (ни воздыханий), ни болезни, ни смерти, но жизнь бесконечная.
Только чувство своей личности, не повторяемой ни в каких мирах, чувство, известное по себе в близких людях, и по догадке или вдохновению творческой работы в животных и даже растениях, определяет так называемое человеческое сознание как творческую высшую силу. Отбросим переходящее бунтарско-кичливое самомнение наших ближайших предков, присвоивших это сознание к имени человека, и назовем это сознание свободы высшей творческой силой природы.
Я буду вспоминать Алпатова
Натаска собаки — напоминание. Вот она воспоминает и я вспоминаю…
Все так удивительно просто
Сюда: любовь во имя (Паша во имя Ины). Месть любви.
Друг мой, что бы ни было, жить надо! Я помню боль в себе такую сильную и унижение мое этой болью такое, что не мог людям и в глаза посмотреть. Десятки лет эта боль оставалась, не уменьшаясь сама по себе, я жил, однако, только потому, что привыкал к ней, как к неизбежному — неизлечимой болезни. Мало-помалу создалась вокруг этого провала другая жизнь со своими обыкновенными общими всем прекрасными маленькими радостями и печалями. Года все шли, и вот я застаю сам себя переполненным мыслями и образами. Желая узнать, откуда это явилось опять во мне, я проверял для того всего себя, по привычке я заглянул в то место, где была боль, и я с трудом бы нашел ее — так все там изменилось. И в то же самое время я, прикоснувшись к месту старой боли, обогащенной мыслями, и понял все: эта боль, наслаиваясь, перегнивая, как в болоте растения при малой температуре и слабом доступе воздуха, была болотом моей души. Деревья на моем болоте так слабо росли, потому что вся сила солнца моей жизни оставалась нетронутой и отлагалась слой на слой годами. С удивлением смотрю теперь на естественное спелое болото с огромным запасом горючего торфа, способным сотни лет двигать большим городом. Так точно совершилось со мной, боль перестала — мой торф поспел. Вот почему, друг мой, как бы вам ни было плохо, жить надо: когда-нибудь и у вас, как у меня, поспеет ваш торф, и вы в свое свободное распоряжение получите огонь солнечного происхождения, и вы тогда узнаете и скажете так же, как я: из-за этого стоило жить и терпеть.
Петя окончательно уезжает на курсы. Маросейка, Златоустинский пер., д. Крестьянина.
Елена хорошего рода (Евгеньевна). Природа приложила все усилия, чтобы унизить ее (еще бы 1/2 вершка пониже и карлица, глаза — точки, лицо желтое и одна только выпуклость ноздри на носу, всегда розовая, и то одной ноздри, а другая, как все лицо, желтая). Со своей стороны она делает все, чтобы как можно скорей навязать себя. Стриженая блоха, а ручонки с кулаками поминутно бросает вверх и кричит: «В общем и целом мы еще поборемся с Голубым, посмотрим, кто кого!»
Я замечаю ей, что «начнем борьбу с общего и целого», это выражение ей надо бросить. Один мужик, когда я говорил «вообще», прибавлял: «и по преимуществу». Так и я буду.
Начинается бой. Она поминутно: «В общем и целом!» А я: «И по преимуществу».
Чуть не забыл сюжет Яловецкого о спекулянте с мокрыми керенками.
Вчера посетили меня сестры Розановы.