Дневники 1928-1929

— Что вы, глупые, смеетесь, — сказал я ребятам, — думаете, легко провести утят в озеро. Снимайте шапки живо, кричите: «до свидания!»

И те же самые шапки, которые только что били утят, поднялись в воздух, и закричали все разом ребята:

— До свидания, до свидания, утята!

12 Октября. Вчера видел гусей. Петя на днях журавлей. Летят.

Помню щипцы, я спрашивал: «Что такое?», мне отвечали: «Это щипцы для сальных свечей, снимают нагар». Щипцы очень хорошо помню, вид их вроде ножниц с кубиком на конце, а сальных свечей в хороших домах уже не было, свечи были уже стеариновые. Еще помню серники, спички с красной головкой на желтом: красное — это фосфор для зажигания, желтое — сера для разжигания. Чиркнешь во мраке по стене головкой, остается светлая волнующая полоса, а на спичке в это время загорается сера мало светящим голубым огоньком, и если не отвернешься от него, так ужасно в нос шибанет, что долго в себя не придешь.

Пендрие — яркий осколок твердокаменного фундамента европейской цивилизации, с такого типа людьми и будет встречаться средний гражданин, а также рабочий, крестьянин, если Россия будет колонией.

Еще немец, лесничий Обрехт, охотник, врет на героя (он и медведь) с глупейшим самолюбием (рассказ Трубецкого: сидели, выпивали, гончие зайца гоняли. Т-й один вышел к собакам, убил зайца и возвращается. Обрехт был поражен. Но, быстро сообразив, посмотрел внимательно на зайца и сказал: «И это тот самый, он был возле меня и сидел так близко, что я пожалел его стрелять»).

Иностранцы в России проглядываются насквозь в своей типичности вплоть до анекдота, для всех них совершенно одинакового. Но там на месте почему-то нет анекдота, и ко всему народу относишься благоговейно.

Описание дня животных:

Журавли еще на гнездах, разбросанных в глухих лесных болотах, далеко друг от друга по зорям между собой перекликались, вроде как у нас по утрам говорят: «здравствуйте!». А когда дети выросли, они все между собой сошлись и стали вместе летать на поля кормиться.

Бекасы по вечерам сходились у болотного пруда, берега которого сильно растоптала скотина. Но они прилетели сюда, не сговариваясь, каждый знал себя и прилетал вечером для поиска червей в растопах. Их соединяла грязь…

Перемены у животных совершаются в отношении человеческой жизни так медленно! Мы со своей жизнью короткой и сильной проносимся, как на улице легковой автомобиль мимо воза: эти возы с автомобиля кажутся неподвижными, так и жизнь видов птиц, зверей и растений представляется одинаковой: как пел соловей нашим дедам, так и нам поет, соловей и соловей. А еще потому не замечаем мы в них перемен, что далеко от них, все равно как далекие от нас японцы — люди! и то кажутся при первой встрече так похожи друг на друга, что нет возможности отличить гражданина Хи-ку-яна от гражданина Си-ку-яна. Мы, люди, посредством своего сознания оборвали множество передаточных ремней на колеса природы, отчего наши собственные колеса завертелись с величайшей скоростью. В нашей воле, однако, осталась возможность снова надеть ремень на себя и двигаться почти так же медленно, как и в природе. Только редко находятся люди, которые сами на себя надевают ремни, обыкновенно одни люди надевают ремни на других и тот, кто надевает, — это свободные люди, и на кого надевают, теперь рабочие, раньше назывались рабы. От совместного дела выдумки свободных и труда рабочих получается некоторое накопление силы, которая постепенно сообщает относительную скорость ритма жизни и рабочим, так что и они даже в земледельческом труде не в состоянии больше замечать ни перемен в движении природы, ни различать их особи при собственном скором движении. Даже наиболее чутким из них к своим родственникам, поэтам, удается на скором ходу разглядеть какие-то светлые и темные пятна, называемые днями и ночами… все попытки их приблизиться безуспешны: жизнь коротка. Попытки ученых вникнуть в природу все кончаются добыванием новой скорости, которая сообщает им новое движение.

Уверяю вас, друг мой, что если бы и не было вечности, то ее нам необходимо пришлось бы выдумать для повседневного обихода в нашем труде, потому что в этой идее заключается величайшая рабочая ценность и только благодаря ей создаваемые нами вещи обладают прочностью достаточной, чтобы связать два-три поколения, дедов и отцов наших, надеждой на счастье потомков, а нас отблагодарить их за любовь.

Тоже вечность.

Свирин рассказывал, что императорское правительство завлекало чиновников на службу в Амурско-Уссур. краю сильно повышенным жалованьем и скорой, через 15 лет службы, амурской пенсией. Многие уезжали с целью скопить денег, потом купить домик где-нибудь под Москвой. Были и такие, что семью оставляли в России «до скорого свидания». И потом через десятки лет тоскливой жизни только немногие возвращались, седые, измученные и, конечно, никакого счастья в этом домике под Москвой им не было, потому что «домик» был идеалом независимой жизни, а жизнь прошла, домик достигался без жизни.